Пастыри чудовищ (СИ) - Кисель Елена Владимировна

Только вот что-то мне невесело.

— Зачем ей это всё вообще? Это всё… её притворство, такое вот поведение… тхиоры. Что ей вообще было нужно? Игрушки? Сладости? Внимание?

— Чтобы мир вращался вокруг неё, — тихо сказала Арделл, останавливаясь, — и всего-то.

В дверь поскреблись. На этот раз варгиня вернулась из коридора с корзиночкой в кружавчиках. Внутрь корзинки Гриз бережно пристроила сопящих тхиоров.

— И что теперь? — спросил я, когда начальство прикрыло корзинку кружевом.

— Мы с Мел займёмся их дрессировкой. Попытаемся исправить что можно, может, получится убрать привязку к этой песенке и стремление бросаться на людей… Вот только я опасаюсь, что совсем агрессию убрать не удастся — она у них в крови.

Появилась и исчезла тонкая морщинка между бровей. Полыхнули зеленью глаза.

— Может, мы сможем внушить им уважение и понимание дисциплины. Но вряд ли их когда-нибудь придется выпустить на свободу. Как и остальных — они не видели крови, так что Мел постарается … Однако дать свободу такому хищнику — рано или поздно обречь округу на вымирание.

Мы помолчали, глядя на корзиночку от рукоделия — благопристойную, как всё в этом доме. Накрытую тканью с кружавчиками.

Арделл, конечно, понимала, что мое «теперь» имело к тхиорам такое же отношение, как Рихард Нэйш — к милосердию.

— Милли… мне всё-таки кажется, что это не потому, что её избаловали родители. Это какое-то искажение человеческой природы. Она не чувствует сострадания. Ей интересно смотреть, как умирают живые существа. Она неспособна поставить себя на место другого, и жизнь остальных для неё ничего не значит. При этом крайне хитрая, знает, на что надавить, чтобы добиться желаемого, а свои желания для неё — всё… В любом случае, я не знаю, можно ли это излечить. За ней, конечно, нужен серьезный присмотр. Может, какое-то лечение, особенное воспитание… Развитие Дара на минимум и только в мирных целях — ты же понимаешь, Лайл…

Понимаю. То есть, конечно, мне приходится прилагать малость усилий, чтобы вообразить, что в теле девятилетнего ангелочка поселилась хитрая, злобная тварь. Что она готова убивать дальше. Что чуть не убила меня.

— Вообще-то, я как раз обдумывала — как заставить её пойти в открытую, — добавила Ардедл. — Так что тут ты на ура справился, разве что поторопился. Кстати, а что ты ей такого сказал, что она решила спеть?

Махнул рукой, скроил многозначительную мину.

А ведь я почти ей подсказал ответ. Пару бы секунд — и ляпнул это своё «Они тебя защищали», я же почти дал ей версию, за которую можно было держаться… Просто она запаниковала. Убийца — конечно, но ведь и детскую наивность никто не отменял.

Представилось вдруг — девочка размазывает слёзки по щекам над моей беспомощной тушкой. А на губах — легким отблеском — торжествующая улыбочка.

— У нас вообще, — голос выходил сиплым, — есть шанс, что милая бабуля нам поверит и прислушается к твоим советам?

— Примерно один из ста, — отозвалась Арделл. — Но придётся за него как следует ухватиться. Видишь ли, старшая дочь обмолвилась… в последнее время Милли повторяла, что очень хочет к бабушке.

* * *

Разбирательство вышло громким и предсказуемым. Милли пошмыгивала носом и блистала в ореоле тихой святости — один в один маленькая Целительница, как ее иногда в детских книжках малюют. Гризельда Арделл сыпала аргументами, фактами, именами свидетелей и прочими маловажными вещами. Время от времени потыкивала пальцем наглядное пособие.

В смысле, меня. От меня многого не требовалось — выглядеть укушенным да жалким, с обеими ролями я справлялся. Вовсю демонстрировал укусы да невинность и сокрушенность физиономии. Даже не скрежетал зубами, когда Милли поглядывала со страхом и лепетала, опустив глазки, что дядя ее напугал и сделал больно. И она просто решила спеть ему песенку. А почему на него прыгнули зверьки — она не знает. Зверьков купили папа и мама. Она никому не сказала — думала, все будут сердиться. Ей было страшно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

И всё это — с забитым видом, губки дрожат, тонкие пальчики теребят подол сиреневого пышного платьица, и прерывистые вздохи — раз-два-три, в такт дрожи плеч.

Стоило Гриз спросить, как вышло так, что на Мариэль тхиоры тоже кинулись, как Милли раздрожалась заново, прошептала, что не помнит, совсем не помнит, было так страшно… И залилась слезами.

— Мариэль, конечно, припомнит песню, — сказала Арделл, и этим вызвала у притворщицы нервное «ик». — Или мы можем сделать проще. Я разбужу тхиоров. Кто-нибудь знает балладу про Синейру и Эмменейриха? Гроски, вот ты её споёшь. И мы посмотрим — что заставляет зверей атаковать.

Было бы просто отлично, если бы госпожа Йорберта Дорми прислушивалась хоть к чему-нибудь, помимо всхлипов очаровательной внученьки. Но она не сделала нам такого одолжения — так что всё упёрлось в «Это вы подстроили!», «Да что вы тут городите!» «Я была о вас лучшего мнения!» Милли отослали в ее комнату, дабы не расстраивать нашими физиономиями злоумышленников. А заказчица принялась исторгать из бульдожьих челюстей громы и молнии, и все на наши незадачливые головы: да как мы могли подумать такое о ребёнке, да кто вообще просил Арделл шастать по несчастному, сгоревшему поместью, «А этого вообще стоит судить — за то, что он испугал девочку!»

— Ну, прощенья прошу, — открыл я тут рот. — Может, она и впрямь испугалась, пока они отгрызали от меня по кусочку. Только проявила это как-то странно — я имею в виду песенку.

Госпожа Йорберта уничижила меня взглядом с высоты стула и от широты своих объёмов.

— Словам такого, как вы доверять не приходится.

— Справедливо. Но ведь на это и существует «Истина на ладони». Мы можем неплохо подкрепить свой рассказ — если повторим его под зельем правды.

Всё равно что говорить с бочкой. Завёрнутой в богатую ткань здоровенной бочкой, в которой бродит сусло — она будет негодующе булькать в ответ на любые твои потуги.

Меня обвинили в грехах, которые я сам в себе пока не мог обнаружить (было как-то даже лестно). Арделл заявили, что она мошенница, всё просчитала, но уж теперь-то её выведут на чистую воду. Фаррейнам сообщили, что они не справились с такой малостью, как присмотреть за ребёнком.

Семейная пара Фаррейнов во время экзекуции тихо костенела от ужаса в попытках не потерять себя в глазах света и любимой родственницы. У муженька страх перед тёщей и мнением окружающих пересилил, так что он уже к исходу пятнадцатой минуты начал робко вставлять фразочки, что нет, девочка-то на самом деле очень хорошая… разумеется, они справились… они приложат больше стараний, ведь пригреть маленькую сиротку их долг… У жены оказалось мозгов побольше — а может, она припомнила изорванное лицо своей средней дочери на подушке.

— Я понимаю, что девочка пережила страшное горе… Но, возможно, моя покойная сестра действительно позволяла ей слишком многое. Теперь, когда этих… ужасных созданий больше не будет, я уверена, нам легче будет найти общий язык, и…

Госпожа Йорберта цыкнула на дочь и обозначила, что нет уж, второго шанса не будет, как она вообще могла доверить милую кровиночку этой семейке?!

— И я с самого начала знала, что с вами не может не кончиться подобным образом, — тут от грозного взгляда перепало уже зятьку. — Документы готовы, и я сегодня, слышите, сейчас же забираю Милли из этого дома!

Последней косточкой в горле стал денежный вопрос. Фаррейн припомнил визит Нэйша. Йорберта долго распространялась на тему нашего вопиющего непрофессионализма и обозвала меня уголовником (справки, что ли, наводила?). Госпожа Фаррейн добавила мои подозрительные шмыгания по коридорам и и разбитый лоб сыночка (хотя непонятно — тут я-то при чём). Арделл поставили в вину резкий тон и неподобающий вид.

Гриз вряд ли могла что-то ответить: она сражалась с тхиорами, которые пробудились и, как самые догадливые, решили свалить из этого бардака.

— То что вам причитается — получите у управляющего, — и слуги проследят за тем, чтобы вы покинули поместье немедленно! — величественно донесла наконец Йоберта Дорми. — И не пытайтесь испугать нас этими тварями. Я была о вас лучшего мнения, Арделл — и подумать только, когда-то я доверяла вашим суждениям!