Пастыри чудовищ (СИ) - Кисель Елена Владимировна

— Они ведь никакие не чудовища, — мягко сказал я. — На самом деле они довольно милые зверьки. Правда же? Им тоже было не с кем играть. И вы сумели подружиться.

Бросила быстрый взгляд, закачалась, держа в объятиях куклу. Пробормотала чуть слышно:

— Аннабет они понравились. Ей было страшно в саду.

— А ещё они были голодными, так? Брошенные, голодные малыши. Папа и мама их бросили, а может, погибли где-то… и это же было хорошим делом — их спасти. Накормить.

Теперь она таращилась не пойми-куда широко раскрытыми глазами. Маленькая Мильен Дорми тоже явно раздумывала. Сказать — не сказать?

— А потом пришла Мариэль…

Где-то хлопнула дверь, взвизгнул голос хозяйки дома — «Недопустимо!» Пришлось прерваться и прислушаться. Перед тем, как договорить последнее: «Она начала на тебя кричать или попыталась ударить и этим вынудила твоих питомцев атаковать».

Но девочка моргнула. Посмотрела неожиданно спокойно и доверчиво. Заговорила сама:

— Мари собиралась на бал, и у неё было очень красивое платье. Голубое такое, с жемчужинками ещё. А я тоже хотела посмотреть бал. Чтобы быть в платье и чтобы танцы… Мари сказала — я могу даже не просить, и всё равно, что дядя и тётя там себе думают, а она не позволит. И что я гадкая и я всё испорчу. Мари очень сердилась. А я… совсем на неё не сердилась, и мы с Аннабет ей спели песенку. Знаете, какую?

Она улыбнулась — чуть-чуть лукавой, милой улыбкой, прямо-таки как пастушки на пасторалях в коридоре. И завела серебристым голоском:

Синейра в лесу собирала цветы,

Девица, что дивной была красоты.

Увидел её Эменейрих-король.

Девица, сказал — брачеваться изволь!

Крысиный вой изнутри оглушил меня еще до того, как она начала петь, а когда начала — я вспомнил, о чём забыл. Гибель местного певуна!

После второй или третьей строки паззл наконец-то сложился, только вот картинка получилась малость не той, какую я себе представлял.

Но я всё-таки успел поднять локоть и защитить горло.

Они кинулись бесшумно — справа, из уголка, где были свалены мягкие игрушки. Две распластавшиеся в воздухе разжатые пружины цвета крепко заваренного чая. Две оскаленные мордочки, метящие в горло.

Вот только горло я успел закрыть, так что первый тхиор скакнул на колено, подскочил — и впился в руку, прямо сквозь рубашку, а второй змейкой скользнул над плечом и нацелился в глаза.

Я грохнулся ничком и покатился по полу.

Синейра сказала — пойду к алтарю,

И девять детишек тебе подарю,

Но только тогда, Эменейрих-король,

Ты на три вопроса ответить изволь!

Колокольчиковый голос выпевал весёленькую песенку, а я впечатывался лицом в ковёр, одновременно стряхивая с руки тварь, которая вгрызлась чуть ниже локтя. Перекатился, приподнялся на одном колене, взывая к Печати — и простейшее поле холода, лёгкий щит заставил второго тхиора вильнуть в сторону — а он уже был совсем возле горла. Хищники брызнули врассыпную, и я тут же перестал их видеть, пришлось вскочить и попятиться к ближайшей стене. И продолжать держать холодовой щит, теперь уже мощный, и пытаться вспомнить — как у них там с холодом, отпугивает?

Синейра спросила: с чего бы луна

Сегодня полна, а потом не полна?

И ей отвечал Эменейрих-король:

Её каждый месяц ест лунная моль!

Атаковали они на третьей строке. Чётко, справа и слева — не оставив возможности подумать или опомниться. Кинулись прямо на щит холода, бесстрашно прошибая его собой — один опять к горлу, второй целился в правую ладонь, в Печать.

Опять защитил горло локтем, отдернул ладонь, вмазал холодовым разрядом по шустрой меткой твари, не попал, не удержал щит во время удара, что-то тёплое и пушистое пробежалось по животу-груди, стремясь скользнуть под локоть, к сонной артерии…

Синейра спросила: о чём бы вода

Журчит, и болтает, и шепчет всегда?

И ей отвечал Эменейрих-король:

О сплетнях, о лентах, о ценах на соль.

Безмятежный детский голосок всё пел и пел, и в ушах лупил визг крысы, и что-то второе — тёплое и злобное, попыталось вцепиться в ладонь, но промахнулось и хватануло за большой палец…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

И кто-то свистел там, на пороге комнаты. Или что-то.

Кнут из кожи скортокса.

Первой убралась тварь, которая повисла на большом пальце. Я коротко выдохнул и попытался отшвырнуть тхиора, который настойчиво лез к шее. Схватил тёплое, извивающееся тельце — и тут тварь изогнулась и полоснула клыками, проскользнула под мышкой и оказалась на спине…

Синейра спросила: с чего б ветерок

Ныряет меж сосен, как быстрый шнырок?

И ей отвечал Эменейрих-король:

Его укусил в ляжку бешеный кроль!

Опять воззвал к Печати, загородился морозной сферой — и тхиор наконец-то шлёпнулся на пол. Арделл уже стояла рядом — с поднятым кнутом, зато в глазах волнами расходилась зелень. Растущие травы. Кусты и деревья. Трава по весне.

Тварь замерла, приподняв окровавленную морду.

Ну что же, девица сказала, король, —

Теперь я отвечу, пожалуй, изволь!

Второй тхиор валялся парализованный — варгиня попала кнутом с первого раза. Ладно, неважно. Они застыли глаза в глаза — Гриз и мелкий зверёк, коричневый и гибкий, чуть больше ласки… Нестрашный хищник, скалящийся и рвущийся в бой, даже пока един с варгом.

Находчивых я и весёлых люблю…

И стала Синейра…

Я отлип от стены. Подошёл к самому страшному хищнику Кайетты.

И зажал ему рот ладонью.

И всё закончилось.

В коридорах что-то позвякивало — наверное, подавали к обеду… дробно стучали каблучки нянек — скоро будут здесь. Странно было понимать, что там же люди за дверью, всё время были люди, только руку протянуть, а я с минуту отбивал атаки этих тварей и всё молчал, пока меня тут чуть не загрызли. Хотя когда было кричать, спрашивается?

Крыса внутри, охрипшая от недавних воплей, тяжко вздохнула и, кажись, повалилась в обморок. Во всяком случае, в желудке будто камень лежал.

Снизу вверх на меня глядели огромные, жалобные глаза.

Заглядывали голубыми озёрами — в душу.

Невинные, кристально чистые, будто говорящие — это всё ошибка, ты же всё понял не так, и это всё они, это не я…

Но я не купился.

Я же, в конце концов, видел её лицо.

* * *

— Сломанные куклы и выпотрошенные игрушки, конечно, её рук дело. Так? И фазаны в саду вряд ли так уж сами собой перевелись.

Арделл хмуро кивнула.

У ног начальства безмятежно посвистывали носом два тхиора.

Я только недавно перестал поливать свою одежду кровушкой и до сих пор прижимал к самому глубокому укусу примочку с зельем. Хватануть зубами меня успели с десяток раз — просто в горячке я не все укусы почувствовал.

Милли увела совершенно обалдевшая тётушка — Арделл попросила присматривать за девочкой получше. Скоро в поместье должна была нагрянуть грозная бабуля, так что момент истины неотвратимо приближался.

А нас позабыли попросить вон из комнаты. Потому мы заседали в окружении игрушек и разнокалиберной мебели. Шифоньеры и шкафчики — прямо как у настоящей леди…

— А с кузиной они, значит, поссорились.

— Из-за бала. Знаешь, Лайл, она действительно получала всё, что хотела — Фаррейны выполняли любые её капризы. А тут она пожелала увидеть бал — и чтобы платье было такое же, как у Мариэль. Не соглашалась ждать пять лет до своего первого бала. Мариэль вскипела, наговорила ей гадостей. А она…

— Спела ей песенку.

Весёлую такую песенку о приключениях Синейры, Эменейриха и девяти их деточек. Шуточную — наверное, от прислуги в своём поместье услышала. Пела серебристым голосочком, с милой улыбочкой — и прямым, жестким, неподвижным и недетским взглядом, со взглядом убийцы на невинном личике. И сквозь невинность, как сквозь вуаль то и дело прорезалась злобная радость — когда она видела, как кричит и извивается на полу её кузина.