Современная болгарская повесть - Стефан Дичев

Сестра Бонева добросовестно наблюдала, как в системе убывал физиологический раствор, и время от времени думала о том, что ее муж сейчас, наверное, спит… Так как раствор уже кончался, она должна была заменить ампулу новой и сказала об этом доктору Цочеву.

— Дата выпуска та растворе? — не сдерживая раздражения, спросил он, и сестра Бонева обратила внимание на то, что он небрит и выглядит усталым.

— Пятое число позапрошлого месяца, — взглянув на этикетку, ответила она.

— Принесите свежий раствор, это уже вторая доза. Принесите свежий раствор…

Сестра Бонева вышла из операционной и, прежде чем войти в перевязочную, где находился шкаф с медикаментами, протерла лицо спиртом. Она почувствовала, как резко защипало кожу, и это взбодрило ее; спирт испарялся быстро, и создавалось ощущение легкости.

Шкаф с медикаментами стоял у выхода из перевязочной и имел два отделения. В первом, всегда запертом, находились вещества группы А (сильнодействующие яды), а во втором, более вместительном, обычно хранились физиологический раствор, глюкова и некоторые препараты группы Б (слабодействующие яды). Пузырьки, стоявшие в идеальном порядке, напоминали солдат, выстроенных для парада. Ампулы — одинаковой величины, с этикетками, написанными от руки неровным, немного смазанным почерком, с пятнами клея, — были, и это самое важное, недавно расставлены чьей-то опытной рукой. В перевязочной существовал неписаный закон: препараты группы Б держать всегда справа, оставляя известное расстояние между ними и такими медикаментами, как глюкоза. Сестра Бонева, просматривая этикетки, все внимание сосредоточила исключительно на датах, так как доктор Цочев просил именно свежий раствор. Она выбрала одну из стоявших в центре ампул, на ее этикетке указывалась дата середины апреля и отчетливо виднелись начальные буквы названия лекарства. Сестра Бонева уверена, что была достаточно внимательна, так как ни о чем другом не думала. Не о чем было думать…

Когда она вернулась в операционную, хирург шутил, но сквозь предохранительную маску голос его звучал строго. Никто не спросил сестру Боневу, что она принесла, не спросил об этом и доктор Цочев, который, на мгновение оставив аппарат с закисью азота, находился возле системы. У него был расстроенный вид, и его рука, лежавшая на столике, слегка дрожала.

— Принесите мне аспирин и стакан воды — голова просто раскалывается… — остановившись возле нее, отчетливо сказал он.

Когда сестра Бонева выполнила его просьбу и вернулась к системе, она увидела, что та уже включена — раствор проходил через трубочку и капельность была отрегулирована идеально.

— Одну минуточку, — прервал ее Андрей и оставил в покое свою шариковую ручку. — Следовательно, вы снова ошиблись и вместо физиологического раствора принесли из перевязочной пирамидон, однако в систему его включили не вы?

Наступила длинная и неловкая пауза. Бонева сидела неподвижно и молчала, и в этом молчании была неподвижность и острота. Он был убежден, что в течение всего вечера она готовилась ответить именно на этот вопрос. Андрей попытался представить, как бы на ее месте поступила Юлия. Его угнетало сознание того, что она уверовала бы в свою виновность. Но эта, сидевшая напротив него, была Юлией тридцати лет…

— Если систему включили не вы, значит, вы относительно невиновны или по крайней мере разделяете вину с кем-то. — Андрей взял ее руку и задержал в своей.

Неожиданно она отодвинулась от него. Он снова убедился в том, что она действительно красива. Ее взгляд излучал свет, презрение и страх.

— Я не видела, включал ли систему доктор Цочев, — тихо сказала она. — Как я могу утверждать… я искала аспирин.

— Вы заметили возле системы кого-либо из сестер?

— Во время операции все мы ходим, что-то делаем…

Андрей недобро усмехнулся. Он инстинктивно почувствовал, что это обстоятельство может превратиться в решающий фактор его защиты. С юридической точки зрения человека вне зависимости от того, что тот является соучастником преступления, нельзя считать убийцей, если он без злого умысла подал нож тому, кто убил. Андрей спрашивал Боневу, понимает ли она это, но ответы ее были довольно путаными, неясными.

Хирург начал накладывать шов, и доктор Цочев снова стоял возле аппарата с закисью азота. Операция закончилась, и сестра Бонева заметила, что две трети содержимого ампулы перелиты в кровь мальчугана. Видимо, все прошло благополучно, так как хирург вздохнул:

— Готово…

Сестра Бонева научилась распознавать в его голосе нотки раздражения и недовольства в случае неудачных операций.

Ей страшно хотелось спать, глаза слипались, веки стали невыносимо тяжелыми. Подобное ощущение слабости она испытывала после сильных волнений или после возвращения из Софии… Давало себя знать нервное перенапряжение. Она выключила систему, потому что доктор Цочев принялся будить мальчика.

Она видела, как на лицах всех, кто находился в операционной, появлялись слабые, терпеливые улыбки, словно врачи и сестры были заранее уверены в том, что больной скажет что-то лишнее или несуразное.

Ребенок открыл глаза, сначала удивленно уставился на рефлектор, потом обвел взглядом лица окружавших его людей и стал как бы припоминать что-то. Улыбки ширились…

— Тебе снилось что-нибудь, хорошее? — ласково спросил доктор Цочев и легонько приподнял детскую головку. В тот же миг ребенок выскользнул из его рук, открыл рот и забился в судорогах. Его тело сжималось и выпрямлялось с каким-то наивным старанием освободиться от себя самого. Казалось, мальчик хотел убежать куда-то, но не мог. Плоть и кожа удерживали его… Было жутко, мучительно страшно видеть это, и даже белый цвет, царивший здесь, сейчас, после операции, словно бы утратил свою целостность и спокойствие.

Люди засуетились, каждый делал что-то очень важное, но, по сути дела, первые десять минут все бессмысленно топтались вокруг… Сестра Бонева обеими руками схватилась за голову и заплакала…

Андрей снова прошел к окну. Сад, освещенный луной, казался серебряным; штора прижимала к себе легкий ветерок, на пристани кто-то кричал. Он не обернулся, пока не почувствовал, что сестра Бонева поднялась с места. Он отметил, что, несмотря на высокие каблуки, она чуть выше его плеча. Быстро уставив поднос, она унесла его в кухню. Вернулась. Теперь она подкрасилась и казалась моложе. Наступил щекотливый момент, и Андрей колебался. Если бы он был уверен, что выиграет дело, то знал бы, как поступить; если бы был уверен, что проиграет — ушел бы. Он перестарался, и это почувствовала даже Бонева. Но… трудно догадаться, что руководило им во время сегодняшнего посещения — честолюбие адвоката или сходство сестры Боневой с Юлией?

В коридорчике на вешалке висел пеньюар, в котором она встретила его, и Андрей улыбнулся.

Они говорили о пустяках, очевидно, мысли обоих были заняты чем-то своим. Андрей спрашивал себя, виновна она или нет, и если нет, то что этот факт мог бы изменить для него.

— Пожалуйста, подумайте хорошенько, кто бы мог включить систему…

— Я понимаю, — устало и глухо ответила она, — попытаюсь вспомнить…

Андрей замолчал и уже на пороге неожиданно для себя самого предложил:

— Я бы хотел, чтобы мы виделись в отсутствие вашего мужа, как сегодня. Вы будете откровеннее… Это важно…

Несколько мгновений они стояли в темноте. Андрею представилось, что они где-то в середине двора, под деревцем маленького сада, и он держит ее руку. Он огляделся, но не увидел дерева, по крайней мере такого, под которым можно было бы постоять.

— Я вам сообщу, когда у мужа будет ночная смена, — твердо ответила сестра Бонева, и почти тотчас дверь захлопнулась.

Андрей вышел на улицу и медленно направился к Дунаю. Огромная луна, словно рыба, плескалась в воде. Было светло и тепло. Он принялся швырять в року камешки. Его мысли и чувства так перепутались, что он отказывался что-либо понимать и воспринимал только ночь.

7

— Вы молоды, а мне шестой десяток скоро стукнет, и я могу сказать вам, что такое благородство, — говорил доктор Цочев. — Во всяком случае, оно выражается не в разделении вины…

На Молодых посадках царила тишина. Они сидели перед домиком, который со своей жестяной крышей, выкрашенной в красный цвет, походил скорее на красивый барак, чем на дом. Виноградник у доктора Цочева был отменный. Он начинался от узенькой тропки, где набухал крупный янтарный «Булгар», и заканчивался у симпатичной веранды. На ней стояли плетеные стулья и стол. Они выпадали из общего тона и когда-то, наверно, украшали врачебный кабинет.

Необыкновенным был этот осенний день — еще пахло летом, все вокруг источало свет и тепло, и на выгоревших листьях качался пыльный ветер. Странное впечатление производила красная крыша, лишавшая «виллу» возможности остаться незамеченной. Тетушка Минка так и объяснила Андрею: «Увидишь большую красную крышу…»