Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Далеко за полдень, — продолжала она, растягивая слова, словно невидимый поток совершал неожиданный поворот, — я гладила его костюм, и оттуда выпала записка, синий тетрадный листок. Такой смятый… и я прочитала. Я пошла в шахматный клуб, но он весь день был закрыт.
Андрей не почувствовал боли в ее голосе, в нем звучало лишь презрение, которое неизвестно почему обрадовало его. Он догадался, что она ничего не имеет против шахматного клуба, просто в ее понимании все это выглядит довольно жалко.
— Понимаете ли, вместо поездки в Софию, — снова появилось нарочитое смущение, этим она хотела подчеркнуть, что она не обывательница, а все обстоит куда сложнее, — эта записка. Такая сумятица… а потом сразу вызов в больницу.
Сестра Бонева невинно улыбнулась и откинула назад красивые черные волосы. Золото в ее глазах иссякало. Андрей был уверен, что на ее месте Юлия сказала бы: «Вот и все». Сказала бы со всей своей безумной искренностью, с неспособностью сообразовываться с обстоятельствами, но сестра Бонева умолкла. Она была красива, на ее оголенных руках лежало полное покоя отражение штор с красными кругами, словно сами руки излучали этот покой. Но в любой момент в комнату мог влететь ветер.
— Все это прекрасно, — проглотив какой-то комок в горле, сказал Андрей. — Вы были расстроены, были встревожены во время операции, были…
Она предоставила ему возможность высказаться.
Андрей подошел к окну и увидел луну. Ноздреватая и сочная, она напоминала разрезанный круг кашкавала[28].
— Я не виновна… — тихо повторила Бонева.
Андрей снова уселся в кресло, приготовился слушать и закурил сигарету, но на всякий случай серьезно, тоном, который мог выражать все, что угодно, одобрил:
— Это прекрасно…
6
Первого мая стоял теплый весенний день, полный света и цветов. Цвели черешни, и бутоны, рвущиеся к солнцу, слезились. Был выходной. Соседи включили радиоприемник на полную мощность, и он гремел на весь двор. Сестра Бонева не могла себе представить, что сделает, когда вернется муж. Возможностей было так много… — заново перемыть тарелки, расплакаться, столкнуть телевизор с подставки, напиться, чтоб он застал ее пьяной. Все это означало одно и то же — невозможность ничего изменить. Внезапно она подумала, что эти поездки в Софию превращают их в настоящих идиотов. Оба выпивают по маленькой порции коньяка в «Лебеде», но ничто не связывает их с этим рестораном, где надо постоянно улыбаться и чувствовать себя счастливыми… С мужа хватило бы и шахматного клуба. Поездки ничего не меняли… Она не могла представить, как поступит. Проще всего промолчать. Так она простояла перед зеркалом до половины одиннадцатого, тогда-то ее и вызвали в больницу. С полным безразличием она написала короткую записку и оставила ее на телевизоре — по ее мнению, мужу не стоило покидать жену на целый день из-за шахмат. В упреке не было ни иронии, ни какой-либо недомолвки.
Предстояло две операции, первую, сравнительно легкую, хирург решил провести под местной анестезией, и сестра-анестезиолог была не нужна. До двенадцати Бонева просидела в комнате медицинских сестер. Она заранее надела белый халат, ждала, скрестив руки. Санитарка, склонившись над газетой «Вечерни новини», решала ребус, а с улицы было слышно, как город постепенно затихает. Время от времени ее заставлял вздрагивать бой стенных часов. Ей казалось, что все знают о случившемся и жалеют ее…
Примерно без десяти двенадцать ее вызвали, и у входа в операционную она столкнулась с доктором Цочевым, врачом-анестезиологом, который, наверное, присутствовал и на первой операции. Он выглядел раздраженным, нервничал и о чем-то спросил ее, на что она машинально ответила:
— Да… да… я готова.
В операционной была абсолютная стерильность, за экраном, задрапированным белой марлей, лежал мальчуган, он уже спал. Доктор Цочев непрерывно прослушивал его пульс и контролировал подачу закиси азота, а сестры тихо переговаривались и бесшумно двигались. Операция не относилась к разряду самых сложных — острый перфорационный аппендицит с развившимся диффузным перитонитом и параличом илеуса.
Диагноз донесся до ее слуха как-то смутно, но голос оперирующего хирурга звучал ясно и спокойно. Сквозь марлевый экран казалось, он облит красным светом, и сестра Бонева прониклась убеждением, что операция — не из самых тяжелых. Если говорить объективно, она испытывала безразличие, но страшно, когда человек безразличен…
— Бонева, — услышала она свою фамилию, — будете вводить физиологический раствор, а не глюкозу…
Она отчетливо помнит, как нащупывала иглой вены ребенка. В каждом человеке, усыпленном с помощью наркоза, есть что-то до жути живое и до жути мертвое одновременно — эта мысль всегда заставляла ее торопиться. Следовало срочно установить систему, поскольку все для операции было готово и ждали только ее. Сестра Бонева никак не могла найти вену в бледной худенькой руке, ей казалось, что игла слишком толстая. В операционной наступила характерная тишина и слышалось лишь позвякивание инструментов — видимо, кто-то раскладывал их.
Мальчуган был ей знаком. Он жил в конце их улицы, и она много раз видела, как с куриными перьями на лбу, с длинным тростниковым копьем он носился по кварталу. Она вспомнила, что у него был красный велосипед и что бабушка непрестанно звала его…
Сестра Бонева так нервничала, что даже испугалась. Обида, причиненная мужем, убивала в ней чувство собственного достоинства, а без него человек лишен уверенности. Ей мешал свет рефлектора, ожидание и даже то, что-она знает ребенка. Ампулу с физиологическим раствором она заранее достала из шкафчика, а на столике стояла еще одна — с новокаином, не убранная, вероятно, после первой операции.
— Сестра, вы готовы? — спросил хирург несколько раздраженно, хрипловатым от недосыпания голосом.
— Да, — машинально ответила она и без усилия нашла вену, словно кто-то вдруг вырвал ее из оцепенения. После этого ей снова приходилось быстро действовать, она взяла одну из ампул и включила ее в систему.
— Что вводите? — как положено, спросил ее доктор Цочев, который регулировал дыхательный аппарат.
— Физиологический раствор, — встревоженно ответила она, сидя на стульчике возле системы и не сводя глаз с капель. В них было что-то пугающее. Так она сидела, быть может, полминуты, пока не услышала за спиной голос сестры Виргилии. Та неожиданно, до боли стиснув ей плечо, произнесла как-то слишком громко:
— Ты с ума сошла, включила новокаин…
Андрей почувствовал в голосе сестры Боневой напряжение, но это не убедило его в искренности ее слов. Он дотронулся до скатерки и смял ее, затем осторожно придвинул пепельницу, взялся за чашечку и отпил кофе. Сестра Бонева прервала свой рассказ. Андрей испытывал боль. Это мучила не совесть, это в нем ныла какая-то огромная, ненужная, незваная жалость к ребенку, у которого был красный велосипед. До его сознания дошло, что взгляд его устремлен на колени сестры Боневой.
— Следовательно, — мягко спросил он, — вы примерно на полминуты включили в систему новокаин вместо физиологического раствора, и это было замечено… сестрой Виргилией?
— Да, — тихо ответила она и подлила ему кофе, — я страшно торопилась и поэтому не заметила…
Этот простой ответ исчерпывающе объяснял все. Сестра Бонева пристально смотрела на него. Искала его взгляд. Потом ее руки, упиравшиеся в подбородок, неожиданно подломились, и она испуганно сказала:
— Вы должны поверить… этот мальчик…
— Может ли вливание новокаина в течение половины минуты в кровь больного оказать влияние на исход операции? — грубо оборвал он ее и категорически запретил себе смотреть на ее ноги. Так магнетически на него действовала только Юлия.
— Ни в коем случае…
Постепенно сестра Бонева полностью овладела собой, и теперь в ее глазах сверкало больше решительности, чем нежности. Она, видимо, поняла, что Андрей обязан работать, несмотря на то, что они пьют кофе с коньяком и он щелкает шариковой ручкой…
Сестра Бонева вылила из системы содержимое и заменила ампулы, поставив ту, в которой находился новокаин, на нижнюю полочку вспомогательного стола.
Все вокруг пахло операцией и было белым. Настолько белым, что разрезанная плоть выглядела красивой. Цвета вскрытой полости живота и крови были чистыми и ясными — бледно-зеленоватое возле темно-красного.
Из-за замечания Виргилии сестра Бонева не пришла в ярость, по ее мнению, это было бы унизительно. Она ничего не ответила, а быстро сделала все, что надо, и снова уставилась на спокойное равнодушие капель. Каждые три-четыре минуты доктор Цочев сообщал хирургу, что пульс у больного нормальный. Она взглянула на свои часы — шел первый час ночи.
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Болгарская поэтесса - Джон Апдайк - Современная проза
- Паразитарий - Юрий Азаров - Современная проза
- Современная американская повесть - Джеймс Болдуин - Современная проза
- Бахрома жизни. Афоризмы, мысли, извлечения для раздумий и для развлечения - Юрий Поляков - Современная проза
- Враги народа: от чиновников до олигархов - Дмитрий Соколов-Митрич - Современная проза
- Ближневосточная новелла - Салих ат-Тайиб - Современная проза
- Лето Мари-Лу - Стефан Каста - Современная проза
- Создатель ангелов - Стефан Брейс - Современная проза
- Атаман - Сергей Мильшин - Современная проза