Сознающий ум. В поисках фундаментальной теории - Дэвид Чалмерс

Наверняка быть термостатом не очень интересно. Обработка информации настолько проста, что мы должны ожидать не большей сложности и от соответствующих феноменальных состояний. Здесь будет три элементарно отличающихся друг от друга феноменальных состояния, лишенных какой бы то ни было дополнительной структуры. Не исключено, что эти состояния можно мыслить по аналогии с нашими ощущениями черного, белого и серого: феноменальное поле термостата может быть полностью черным, полностью белым или полностью серым. И даже это было бы слишком щедрой трактовкой структуры переживаний термостата, так как визуальное поле предполагается имеющим какую-то размерность, а черное, белое и серое имеют сравнительно богатые характеристики. На деле надо было бы ожидать чего-то гораздо более простого, для чего не существует аналога в нашем опыте. Мы едва ли смогли бы лучше симпатически представить эти переживания, чем может представить зрение человек, который лишен его, или чем люди могут представить, каково это — быть летучей мышью; но мы хотя бы можем что-то интеллектуально знать о фундаментальной структуре соответствующих переживаний.

Чтобы эти идеи не казались столь безумными, мы можем поразмыслить о том, что могло бы случиться с опытом при смещении вниз по шкале сложности. Мы начинаем с привычных случаев, с людей, у которых крайне сложные процессы обработки информации порождают хорошо нам известные сложные переживания. Если сместиться к менее сложным системам, то едва ли есть серьезные основания сомневаться в том, что собаки или даже мыши обладают сознанием. Некоторые оспаривали это, но, как мне кажется, зачастую это происходило из-за смешения феноменального сознания и самосознания. Мыши могут быть практически лишены чувства Я, и им может быть недоступна интроспекция, но кажется совершенно правдоподобным, что мыши как-то переживают свое существование. Мыши воспринимают свое окружение в таких паттернах информационного потока, которые не так уж сильно отличаются от тех, что имеются в наших собственных мозгах, разве что гораздо менее сложных. И естественно будет предположить, что «перцептивному многообразию» мыши, которое, как мы знаем, у них имеется, соответствует «феноменальное многообразие». Перцептивное многообразие мыши весьма богато — мышь может проводить множество перцептивных различений — и поэтому ее феноменальное многообразие тоже могло бы быть таковым. Вероятно, к примеру, что каждому различению, которое может произвести и использовать при восприятии окружения визуальная система мыши, соответствует феноменальное различение. Доказать, что так и есть, невозможно, но такое представление о феноменологии мыши кажется наиболее естественным.

При движении вниз по шкале — от ящериц и рыб до слизней — мы видим, что к ним можно применить аналогичные рассуждения. Кажется, нет серьезных оснований предполагать, что феноменология должна исчезнуть при сохранении достаточно сложной перцептивной психологии. Если это происходит, то либо существует радикальный разрыв между сложными переживаниями и их полным отсутствием, либо где-то на указанном пути феноменология начинает рассогласовываться с восприятием, так что на каком-то этапе относительно богатое перцептивное многообразие сопряжено с гораздо более бедным феноменальным многообразием. Первая гипотеза выглядит малоправдоподобной, а вторая предполагает, что внутренние переживания промежуточных систем будут странным образом оторваны от их когнитивных способностей. Альтернатива уж точно, по крайней мере, не менее правдоподобна. Быть рыбой, вероятно, гораздо менее интересно, чем быть человеком, так как ее более простой психологии соответствует более простая феноменология, но кажется достаточно основательным предположение, что как-то быть ею все-таки можно.

Когда же должно исчезнуть сознание при смещении по шкале от рыб и слизней к простым нейронным сетям и, наконец, к термостатам? Феноменология рыб и слизней, скорее всего, будет не примитивной, а относительно сложной, отражая разного рода различения, которые они могут производить. Перед полным исчезновением феноменологии мы, по-видимому, будем иметь дело с какой-то предельно простой феноменологией. Мне кажется, что наиболее естественным местом для такой феноменологии является система с соответствующей ей простой «перцептивной психологией», такая как термостат. Термостат, похоже, реализует предельно выхолощенные формы таких процессов обработки информации, какие имеются у рыб и слизней, так что не исключено, что он мог бы быть наделен аналогичной феноменологией в ее до предела выхолощенной форме. Он производит одно-два релевантных различения, от которых зависит действие; и по крайней мере мне не кажется безосновательным утверждение, что с ними могли бы быть связаны переживаемые различия.

Разумеется, по мере движения вниз по шкале сложности все могло бы складываться и как-то иначе, и речь в данном случае не идет о демонстративном доказательстве того, что термостаты должны иметь переживания. Но это кажется одной из небезосновательных версий, а если подумать, то и не менее естественной, чем какая-либо из альтернатив. Можно попробовать показать, что рассуждения, используемые нами здесь, являются продолжением рассуждений, опираясь на которые мы приписываем опытные переживания собакам и мышам. По крайней мере, если начать думать о том, что могло бы происходить в опыте мыши, и об основаниях этого в ее перцептивной психологии, то переход к более простым системам покажется гораздо более естественным, чем могло бы казаться вначале.

Те, кто считает «безумным» предположение о том, что термостат мог бы иметь переживания, должны хотя бы объяснить, по какой именно причине это предположение является безумным. Дело должно обстоять таким образом, предположительно, потому, что термостат лишен какого-то свойства, с очевидностью требующегося для наличия опытных переживаний; но, на мой взгляд, мы не находим подобных очевидных свойств. Быть может, при обработке информации задействуется какой-то ключевой ингредиент, отсутствующий у термостата и имеющийся у мыши, или отсутствующий у мыши, но имеющийся у людей, но я не вижу такого ингредиента, который с очевидностью требовался бы для опыта, и на самом деле не очевидно, что подобный ингредиент вообще должен существовать.

Конечно, сказать, что термостаты наделены опытом, не означает сказать, что у них есть реальное подобие ментальной жизни. Термостат не будет обладать самосознанием; у него не будет даже малейших признаков разума; и я не стал бы утверждать, что термостат может мыслить[174]. Сопротивление идее сознающего термостата может отчасти объясняться сопряжением опыта и других ментальных способностей; все такие способности почти наверняка требуют гораздо большей сложности. Все эти характеристики включают солидный психологический компонент, и для поддержания релевантных каузальных ролей наверняка потребуется какая-то сложная система. Но когда мы развели феноменальные и психологические свойства, идея сознательного термостата уже не кажется такой страшной. Нам надо вообразить лишь что-то вроде неартикулированной «вспышки» опыта, без понятий, мыслей или сложной обработки данных.

Другой причиной, по которой кто-то может отвергнуть идею сознающего термостата, является то, что он не может найти в этой системе какого-либо места для сознания. Она кажется слишком простой, и возникает ощущение, что сознание не может играть в ней никакой роли. Но такая реакция свидетельствует о том, что уроки нередуктивной позиции остались неусвоенными: при тщательном исследовании нам никогда не удастся найти сознание в системе, и мы всегда сможем понять ее процессы, не отсылая к сознанию. Если сознание не является чем-то логически супервентным, нам не следует ожидать того, что мы найдем «место» для сознания в организации той или иной системы; сознание совершенно отличается от свойств системы, связанных с тем, как она обрабатывает свои данные.

Может быть и так, что кто-то не захочет признавать возможность сознающих термостатов просто потому, что мы очень хорошо понимаем термостаты. Мы знаем все о процессах обработки их данных, и кажется, что здесь нет оснований задействовать сознание. Но в действительности в этом плане термостаты не отличаются от мозгов. Даже если мы будем в совершенстве понимать процессы обработки данных, протекающие в мозге, мы, по-видимому, все равно не получим оснований задействовать сознание. Единственное различие состоит в том, что в настоящий момент то, что происходит в мозге, достаточно таинственно для того, чтобы кто-то мог соблазниться предположением, что сознание каким-то образом «локализовано» в тех мозговых процессах, относительно которых у нас еще нет понимания. Но, как я пытался показать, даже понимание этих процессов само по себе не привнесет в имеющуюся у нас картину сознания; так что и в этом случае мозг и термостаты вновь оказываются в одной связке.