Картонные звезды - Александр Косарев

— А кто такая милочка? — поинтересовалась она, быстро проглотив и вторую порцию.

— Это та девушка, с которой приятно быть вместе, — как смог объяснил я русское слово.

— А-а-а, — счастливо улыбнулась она, пристально заглядывая мне в глаза, — значит, я для тебя ми-лочь-ка?

Только я собрался посвятить ее в прочие тонкости советской лирики, как совсем не далеко от нас что-то громко щелкнуло. Но звук этот был вовсе не от обломанной обезьяной ветки и не от падения на землю созревшего плода, это был явно металлический щелчок взводимого курка. Оттолкнув Лау Линь в сторону, я перевернулся через голову и, в свою очередь, выхватил пистолет. Бах, бах! — сухо треснули два выстрела. Я тоже выстрелил, продолжая катиться, пока не свалился в вырытую кем-то из лесных обитателей нору. Бах! Бах! — продолжал стрелять невидимый противник. Проверив готовность своего оружия, я (как учили в школе) выставил наружу трофейное зеркальце. Повел им из стороны в сторону, изучая обстановку. Не было видно никого, ни моей спутницы, ни стрелка. Поняв, что непосредственная опасность мне не грозит, я потихоньку выполз на поверхность и, стараясь не сильно шуметь, пополз обратно к спутнице. Этому крайне способствовал тот жуткий гвалт, который немедленно подняли собравшиеся вокруг макаки, ибо он заглушал все вокруг.

Вдруг слева от меня что-то мелькнуло. Высунув голову из-за дерева, я сквозь листву увидел в десяти метрах от себя бледную Лау Линь, держащуюся за бок. А прямо за ней стоял рослый небритый мужик в серой летной форме. Он довольно грубо придерживая ее одной рукой за талию, нервно озираясь по сторонам.

«Ну, я и дурак, — пронеслось в моей голове. — Говорила же она, что здесь кто-то есть, а я как маленький за шоколадку поскорее схватился».

Однако самобичеванием положение было не исправить, и я поднял «ТТ». Поднял… и тут же опустил. Рука моя так тряслась, что я запросто промахнулся бы и в слона, будь он на таком же расстоянии. Летчик тем временем осторожно пятился назад, держа задетую пулей девушку перед собой, словно щит. Он явно надеялся забраться поглубже в заросли и уже оттуда контролировать всю ситуацию. Наверное, перед нападением он некоторое время наблюдал за нами и понял, что нас всего двое. Опасаясь потерять их из вида, я тоже сместился чуть вперед. И в этот момент мой противник заметил брошенную мной винтовку.

Винтовка, знамо дело, не пистолет — оружие куда более полезное. Летчик помедлил несколько мгновений и, слегка отстранив мешающую ему девушку в сторону, быстро наклонился вперед.

— Лау, — завопил я что было мочи, — беги прочь!

Приказ был выполнен буквально и мгновенно. С болезненным выкриком девушка вырвалась и, ловко прыгая из стороны в сторону, метнулась к ближайшим деревьям. Грохнул еще один выстрел. Напрочь забыв про намерение взять американца в плен, я тут же открыл по нему беглый огонь. Но и тот тоже был не лыком шит. Два или три раза выпалив в мою сторону, он все же схватил винтовку и попытался выстрелить из нее. Он же не знал, что давеча она два часа отмокала в болоте и к стрельбе была абсолютно непригодна! Но, к моему ужасу, та внезапно сработала! Слава Богу, что она выстрелила лишь один раз и звонко цокнувшая пуля, прошла где-то рядом с моим левым ухом. Летчик, видимо не часто попадавший в подобные переделки, заметно растерялся и принялся бестолково дергать рукоять затвора, рассчитывая перезарядить оружие, но, поняв, что реанимировать его не удастся, тоже бросился наутек. Хотя его поврежденная при падении с кресла нога немного поджила, но бежать в полную силу он все же не мог.

Да я и не дал ему такую возможность. Прижав руку к дереву, я прицелился, насколько мог точно, и плавно спустил курок. Пилота словно подрубили косой. Он рухнул на землю и, завывая в полный голос, принялся ловить рукой простреленную лодыжку. И хотя я целился ему в спину, промах меня ничуть не смутил. «Самое главное, что попал хоть куда-то», — решил я и, вскочив с земли, бросился в ту сторону, в какую несколько секунд назад убежала Лау Линь.

Нашел я ее метрах примерно в ста от места перестрелки, и то только после того, как позвал. Она сидела, словно мышка, в зарослях какой-то магнолии и беззвучно плакала. Я вытащил ее оттуда (откуда только силы взялись) и уложил на траву.

— Сейчас, моя маленькая, потерпи, — осторожно расстегнул я ее окровавленную «пижаму», — повернись скорее на бочок.

Сжав зубы от боли, та повернулась и неуверенно, дрожа всем телом, отвела окровавленную руку в сторону. Сам едва не плача от жалости и сострадания к девушке, я насколько мог внимательно осмотрел рану. На взгляд военного человека ее ранение можно было назвать даже удачным. Крупнокалиберная пуля «кольта» навылет пробила кожу на боку, не задев ни легких, ни других внутренних органов. Это был конечно же плюс. Но страшный удар такого куска свинца вырвал большой кусок кожи и вполне мог переломить ребро. Следовало немедленно ощупать рану и выявить возможное повреждение, но на это рука у меня просто не поднялась. Что нужно было делать, я теоретически знал прекрасно, но вот когда пришло время лечить раненую практически, руки мои начали действовать совсем не так ловко, как на занятиях.

Но я закусил губу чуть не до крови и начал. Вытащил герметически упакованный индивидуальный пакет и взрезал его ножом. Порошком стрептоцида щедро посыпал рану, приложил к ней бактерицидную салфетку и, стараясь не обращать внимания на жалобные стоны моей спутницы, обматал ее бинтом. Здесь ведь нужно было действовать очень осторожно и продуманно. С одной стороны, повязка должна была быть плотной и хорошо держаться, а с другой — нельзя было стягивать ее грудную клетку слишком сильно, чтобы не нарушить дыхание. Но Лау Линь с честью выдержала выпавшее на ее долю испытание. Может быть, она была в шоке. Тем не менее она строго блюла приличия, и пока я перебинтовывал ее, целомудренно прикрывала правой рукой свою обнаженную грудь. Впрочем, мне в тот момент было вовсе не до этого. Голова моя вообще шла кругом. «Как же нам отсюда выбираться? — стучала в моей голове одна-единственная мысль. — Девушку нужно срочно доставить в госпиталь, к настоящим врачам. Тут даже час промедления может играть роль, не то что день. А как я ее отсюда выволоку, когда толком неизвестно, куда двигаться?»

В этот момент бинт закончился, и я торопливо приколол его кончик английской булавкой.

— Как ты, котенок? — осторожно уложил я ее на землю.

Она слабо улыбнулась и прошептала:

— А кто такой котенок?

— Котенок? — переспросил я, не веря, что ее может сейчас интересовать такая мелочь. — Котенок, это маленькая кошка, — пояснил я, — кошкин ребенок.

— А-а, — кивнула она, — понятно. Ты не волнуйся, я крепкая. Вот немного отдохну, и мы пойдем. Жжет очень, — сморщившись добавила она, — как железом…

И тут меня словно осенило. Уж как сложилась эта логическая цепочка, я в тот момент не понял, да и раздумывать было некогда, но слово «железо» тут же натолкнуло меня на слово «магнит». Слово «магнит» — на слово «компас». А компас вполне мог быть у подстреленного мной американца. В катапультируемые кресла им вкладывали кучу всяческих вещей, совершенно необходимых при аварийной посадке. Когда я выбежал на полянку, американец стоял на коленях, собравшись этакой гармошкой. Головой он упирался в землю и время от времени издавал глухие, протяжные стоны.

Я был так на него зол, что просто руки чесались пристрелить этого гада немедленно. Но в пистолете моем оставался только один патрон, и только этот факт удерживал меня от немедленной расправы над поверженным врагом. Но поскольку душа моя горела праведным гневом, то я, не имея возможности как-то по-иному выразить свою ненависть, изо всех сил пнул его ногой в бок. Пилот с глухим кашлем завалился на бок и, кое-как прокашлявшись, простонал:

— Why? For what? (За что?).

— Ах ты… не понимаешь? — восклицаю я, разом вспомнив весь курс английского языка в объеме школьной программы. — Ты зачем, мерзавец, в девушку стрелял?

— Я в вас стрелял, — хрипит он в ответ, — а в нее попал случайно. Я не хотел ее убивать.

— Еще бы ты, поганец, ее убил, — срываюсь я на русский матерный, — я бы тебя, засранца этакого, голыми руками задушил бы.

Я еще раз пинаю его неподвижное тело и приступаю к обыску. Грязный носовой платок, расческа, пустая обойма от кольта, все летит в сторону. Ага, вот и компас! Прячу бесценную находку в нагрудный карман и тщательно застегиваю его на пуговицу. Попутно обнаруживаю пачку вскрытого печенья и тоже изымаю ее в качестве законного трофея. Перочинный нож и зажигалку «Ронсон» рассовываю по карманам, даже не рассматривая. Не столько на память, сколько как жизненно важный резерв для выживания. Поняв, что я сейчас брошу его здесь на съедение местным хищникам, летчик перестает стонать и что-то бормочет о какой-то Женевской конвенции. Ни о каких таких конвенциях нам в полковой школе не рассказывали, и поэтому я с легкой душой пропускаю его слова мимо ушей.