Экспансия – III - Юлиан Семенов

Тогда же, во время этой встречи, Гинденбург согласился предоставить Штрассеру пост вице-канцлера. Вы же знали об этом, группенфюрер, нет?

— Продолжайте, пожалуйста, Штирлиц, — все более раздражаясь, ответил Мюллер. — Вы обещали рассказать о каком-то Кисселе, вот я и жду этого рассказа.

— «Какой-то Киссель», — Штирлиц улыбнулся. — Вне отношений Штрассера и Гитлера дело Кисселя не имеет смысла, группенфюрер, и вы прекрасно это знаете… Вы же помните, что после того, как в декабре тридцать второго Штрассер подал в отставку со всех своих постов в партии и заявил прессе, что Гитлер проводит политику «исключительности», которая чревата закатом движения, фюрер был близок к самоубийству, потому что на местных выборах НСДАП потеряла треть голосов. «Я всегда мечтал привести к управлению государством нацию немцев, — заявил Штрассер, — крестьян, рабочих и служащих. Гитлер хочет править государством единолично, — в этом два подхода в партии к вопросу о власти!» Вот тогда-то и возник ваш старый знакомый, редактор Церер, которого вы спасли от скандала в Мюнхене, когда его, пьяного, обобрали две проститутки, а он их за это избил до полусмерти… А ведь каков был трибун, глава газеты «Ди тат», адепт «немецкого духа», хотя, правда, это не мешало ему утверждать, что если дух нации медленно, но постоянно ставится под контроль, то это полезнее всего для него самого, ибо наиболее глубокие идеи человечества довольно редко возникали на свободе… Помните?

Мюллер деревянно хохотнул:

— Это как раз помню… Любопытное умозаключение… Многосмысленное. И вполне рациональное…

— А закрыть уголовное дело Церера тоже рационально?

— Конечно, — ответил Мюллер устало. — Увы. Ну, валяйте дальше… Вот уж никогда не думал, что даже я так много наследил в архивах…

— Каждый человек, думающий о карьере, следит, группенфюрер… Вы же помните, что именно Церер приехал к вам с просьбой поглядеть в архивах полиции дела на всех тех, кто был в охране фюрера?

— Не помню, — отрезал Мюллер.

— Это было третьего января тридцать третьего года, группенфюрер. Именно третьего января вы затребовали дела на людей СС, охранявших Гитлера… И нашли компрометирующие материалы на Кисселя: он привлекался к суду за растление малолетней, но был помилован, потому что ему не хватило трех дней до шестнадцатилетия, а девочке было девять… И вы вместе с Церером пришли к нему ночью, на Келенхоф, три, помните?

— Нет, — повторил Мюллер, напрягшись, — не помню.

— И Церер передал Кисселю три тысячи марок… За то, чтобы тот сказал, какие шаги намерен предпринять Гитлер после ухода Штрассера. Не помните?

— Конечно, нет.

Штирлиц достал еще листок и протянул его Мюллеру:

— Здесь расписка Кисселя, заверенная вашей подписью… И дата, самое главное, дата. Вы ведь перевербовали охранника фюрера накануне его поездки в Кельн для тайной встречи с бывшим канцлером Папеном…

— Не повторяйте коммунистическую пропаганду, Штирлиц. Это пройдет на публике, а со мною не надо.

Штирлиц покачал головой:

— В Лондоне только что опубликована стенограмма последних переговоров Гитлера с Папеном… Положение безвыходное, денег нет, партия разваливается, рабочие Рура — те, что не с коммунистами, — повернули к Штрассеру, что делать? И Гитлер вместе с Гессом, Гиммлером и экономическим советником партии Кепплером приехали в Бад-Годесберг, там Гитлер пересел в машину, которая доставила его в дом банкира Шредера… На пороге стоял Папен — «враг» НСДАП. А фюрер обменялся с ним рукопожатием. И в это время выстрелил блиц фоторепортера, — вы же знали от Кисселя все; назавтра сенсационный снимок о тайной встрече Папена с Гитлером стал достоянием общественности… Тогда, правда, не стали достоянием общественности документы, подписанные в тот день Гитлером и Папеном: оживление экономической конъюнктуры, то есть — если расшифровать — военные заказы промышленности и аннулирование версальских соглашений… Через три часа Папен посетил финансистов Феглера и Шпрингорума, — те внесли деньги в казну национал-социалистов; отчислил средства Юнкерс; в середине января состоялась еще одна встреча Папена с Гитлером — в Берлине, в доме Риббентропа; об этой встрече вы уже не знали, группенфюрер, но вы знали, что канцлер Шлейхер намерен распустить парламент и ввести чрезвычайное положение, чтобы выслать Гитлера из страны, а на его место поставить Штрассера… И вы были готовы депортировать фюрера в Австрию, нет?

— Такого документа не было в природе, Штирлиц.

— Верно. Такого рода документы не составляются, слишком рискованно. Но показания о том, что вы обсуждали с полковником Отто, посланцем канцлера Шлейхера, — за три дня перед его падением, — что вы возьмете на себя эту миссию, сохранились.

— Покажите.

— Не-а, — Штирлиц усмехнулся. — Пошли погуляем, успокоимся, подышим воздухом, потом покажу.

Мюллер поднялся, походил по огромному холлу, остановился около Штирлица, потом навис над ним:

— Давайте проанализируем вашу информацию, дружище… Давайте проанализируем ее без гнева и пристрастия… То, что вы говорили мне вчера и сегодня, — сенсационно, спору нет… Да, опубликованием этих материалов вы поначалу действительно восстановите против меня значительную часть нашего братства… Но вы должны понимать: я добьюсь от вас показаний, что эти материалы сфабрикованы вашими руководителями на Лубянке… И тогда большинство, которое поначалу поверило вам, — всегда приятно валить собственные беды на головы врагов — вернется ко мне… Ну, а меньшинство, вы правы, возможно, начнет против меня борьбу…

— Радикальное меньшинство, — уточнил Штирлиц. — Фанатики. Люди, считающие, что фюрер был, есть и будет лучшим лидером нации. Это опасные люди, психически неуравновешенные, лишенные дара перспективы, уповающие на возвращение прошлого, а такие люди готовы на все, группенфюрер, их надо — судя по вашим словам, которые вы сказали одному из убийц Ратенау, придурку Саломону, — «давить, как вшей»…

Мюллер кивнул:

— Верно, я сказал ему именно так… Другое дело, как я поступал… Или как я намерен поступать впредь… Фанатики — прекрасный материал для нагнетания чувства ужаса в мире, ибо оно, это чувство ужаса, суть предтеча надежды на сильную руку. На тех, кто может положить конец безумию, крови, разгулу страстей! Вы несколько раз упомянули ваших североамериканских коллег… Я — цените мой такт — пока еще не задал вам вопроса, кто эти люди, кого они представляют, кем были ранее, на что уповают в будущем… Все то, о чем мы с вами говорили вчера и сегодня, компрометирует меня в глазах радикалов национал-социализма, вы правы… Но ведь это делает меня незаменимым для ряда лиц разведывательной группы Вашингтона, которые — с некоторым, правда, опозданием — признали наконец, что главной опасностью для мира следует считать коммунизм. И этим людям я — Генрих Мюллер, сражавшийся в меру своих сил с национал-социализмом, поддерживавший Веймарскую республику, последнего демократического канцлера Германии генерала Шлейхера, зверски убитого Гитлером в тридцать четвертом году, готовый по его приказу, несмотря на смертельный риск, вышвырнуть из страны Гитлера, — буду в высшей мере нужен. Никто, как я, не знает потаенных пружин нацизма, и никто, как я, не сделал так много для искоренения коммунизма в Баварии, а потом и во всей стране… Причем я боролся с красными не по принуждению, не потому, что был коричневым, — вы ведь знаете, я вступил в партию только в тридцать девятом, — а по велению совести. Из-за моих идейных позиций… Ваши документы помогут мне сговориться с паршивыми янки, Штирлиц… А в этом я сейчас заинтересован…

— Нет, группенфюрер. Вам не удастся сговориться с янки… Хотя вы правы, кое-кто из разведки и пошел бы на контакт с вами. Если там есть люди, которые назвали генерала Гелена «патриотом демократической Германии», то и вас можно было бы определить как «борца против коммунизма»… Но теперь альянс не получится… Вы же слышите американское радио — такого удара против наци, обосновавшихся в Аргентине, еще не было… И это не случайно, они хотят сражаться с коммунизмом «чистыми руками»… Так что у вас есть только один выход — договор со мной… А когда вернемся с прогулки, начнем разбирать американский узел… Неужели ничего не помните?

И Мюллер ответил с поразившей Штирлица искренностью:

— Клянусь вам, нет!

Криста, Элизабет, дети, Нильсен, Эр (сорок седьмой)

Элизабет позвонила Кристине с аэродрома; как и было заранее уговорено, произнесла лишь два слова:

— Я тут.

И положила трубку.

Маленький Пол тяжело перенес полет через океан; три раза вывернуло, очень плакал, в отчаянии ударял себя маленькими кулачками в живот, обиженно повторял: «Здесь болит, ну погладь же, пусть перестанет!»

Питер смеялся: