История Германии в ХХ веке. Том I - Ульрих Херберт

по-прежнему недостает безоговорочного доверия к фюреру и что на них нельзя рассчитывать в чрезвычайных обстоятельствах»[99]. Правда, после мюнхенского триумфа снова можно было наблюдать характерный переход от тревожного напряжения к энтузиазму облегчения. Но в народе не было никаких признаков энтузиазма по поводу войны. В последующие годы недоверие режима к настроениям населения было постоянным поводом как для осторожности, так и для усиления политической слежки.

Наконец, в-пятых, Судетский кризис и Мюнхенское соглашение устранили прежнее отношение режима к протестам и сопротивлению как внутри страны, так и за ее пределами. Вопреки всем возражениям, рискованный курс Гитлера вновь восторжествовал и оказался успешным. Ни национал-консервативным дипломатам и экономическим политикам, ни скептикам внутри нацистского движения нечего было противопоставить этому ореолу успеха. После того как летом 1938 года военные Бека не смогли совершить переворот, они подчинились превосходящей по силе стратегии рискованных действий, которую Гитлер демонстрировал с такой виртуозностью, – и только шесть лет спустя, когда было уже слишком поздно, осмелились предпринять вторую попытку. Ход событий, казалось, опроверг правоту национал-консервативных групп в руководстве страны, и они теперь практически перестали сдерживать принудительную радикализацию. Точно так же и противники Гитлера за рубежом отступили в момент опасности. Больше не было необходимости задумываться о неблагоприятных внешнеполитических последствиях собственных действий – что еще могло испугать Гитлера после того, как он благополучно пережил два этапа мобилизации и достиг всех своих целей? По мере того как сопротивление ослабевало, темп насилия ускорялся.

ХРУСТАЛЬНАЯ НОЧЬ

Что касается антиеврейской политики, то и тут внешнеполитические успехи Гитлера заставляли его меньше задумываться о возможных международных последствиях или экономических трудностях. Нюрнбергские законы и «олимпийское перемирие» летом 1936 года привели к кратковременной передышке в антиеврейских мерах режима. Однако с 1937 года и особенно с начала 1938 года антисемитские кампании вновь усилились. Прежде всего, жестокое лишение прав и преследование евреев в Австрии способствовало тому, что, как заметил американский посол, «нынешняя антиеврейская кампания превосходит по своей основательности все, что происходило с начала 1933 года, и выходит за рамки простого летнего оживления партии, как в 1935 году»[100].

В центре внимания находилось «решение еврейского вопроса в экономике». Однако значительная часть еврейского населения Германии уже подъедала собственные запасы, а большинство еврейских компаний уже были «ариизированы» либо с помощью официальных мер, либо в форме «спонтанных» экспроприаций, когда еврейские компании принуждались к отказу от собственности в тесном сотрудничестве с банками и местными компаниями. Однако все еще звучали возражения, когда предпринимались попытки вырвать у еврейских владельцев оставшиеся предприятия, особенно крупные компании, которые ранее практически не трогали. Когда в июле 1938 года Министерство внутренних дел рейха предложило закон о немедленном, полном и принудительном исключении евреев из экономики, а также конфискацию их имущества, министр финансов рейха выразил протест, указав на ожидаемые налоговые потери, а Рейхсбанк – на угрозу рынку капитала. Кроме того, процветала коррупция и обогащение. В Австрии, критически заметил Геринг, «деевреизация экономики», очевидно, рассматривалась как отдельное поле деятельности партии и «как система снабжения для неумелых товарищей по партии».

Целью еврейской политики, как сформулировал ее глава полиции безопасности Гейдрих, должно было стать, во-первых, «создание возможностей для эмиграции, по максимуму избегая валютных расходов», а во-вторых, «обеспечение расходов на содержание оставшихся евреев за счет еврейских фондов внутри страны и за рубежом». Однако вскоре это оказалось невыполнимым. Ибо если эмиграция евреев была главной целью режима, он должен был оставить им средства, чтобы их приняли иностранные государства. Или же целью было отнять у евреев все, что только можно, – а это, как правило, и делалось в связи с тяжелым экономическим положением, – в этом случае мало было стран, готовых принять неимущих евреев. На практике делалось и то и другое: преследование и дискриминация евреев усиливались, чтобы побудить их к эмиграции. Участились случаи экспроприации, чтобы завладеть имуществом евреев. В результате эмиграция сошла на нет[101]. Положение евреев еще более осложнилось в результате международной конференции в Эвиане летом 1938 года, на которой готовность большинства стран принять еврейских беженцев из Германии оказалась весьма ограниченной. США, например, соблюдали квоту в 27 370 иммигрантов из Германии и Австрии, в то время как большинство стран и вовсе закрыли свои границы[102].

Тупиковая ситуация, возникшая в результате этих противоречий осенью 1938 года, сделала неопределенным и относительно открытым вопрос о том, в каком направлении будет развиваться антиеврейская политика режима: в сторону долгосрочного «исключения» евреев, особенно крупных еврейских фирм, из экономической жизни Германии на протяжении нескольких лет или в сторону быстрого и радикального их вытеснения из экономики, даже ценой ущемления национальных интересов.

В октябре 1938 года режим начал депортировать из Германии евреев польского происхождения. В течение двух дней 17 тысяч евреев с польским гражданством, большинство из которых были мужчинами, были арестованы, помещены в накопительные лагеря и отправлены на поезде к польской границе с целью депортации в Польшу. Однако польские пограничники не позволили евреям пересечь границу, так что депортированным пришлось провести несколько дней в импровизированных лагерях для интернированных на нейтральной полосе. В конце концов операция была отменена, и евреев пришлось вернуть домой. Эта неудача подтвердила бесперспективность планов по принудительному вывозу евреев. Однако она также усилила надежды властей и партии на то, что при первой же возможности против евреев будут приняты другие меры[103].

Такая возможность представилась всего через несколько дней. 7 ноября немецкий дипломат был застрелен в Париже молодым польским евреем, родители которого были в числе тех, кого привозили к польской границе. Когда на следующий день дипломат умер, Гитлер и Геббельс предписали руководителям отделений НСДАП на местах (гауляйтерам), собравшимся в Мюнхене на торжества по случаю 15‑й годовщины попытки гитлеровского путча, «предпринять против евреев действия самого широкого масштаба с полной свободой действий для каждого, которые должны закончиться соответствующим уничтожением еврейской собственности». Так писал об этом венский гауляйтер Глобочник[104].

Получив такие указания, вечером того же дня бойцы СА и партии собрались по всей стране и, поддержанные и подбадриваемые спешащими на помощь соратниками, детьми из гитлерюгенда и зеваками, начали грабить еврейские магазины, вытаскивать евреев из домов и издеваться над ними, разрушать еврейские учреждения и поджигать синагоги. Было убито более 100 человек. Грабежи происходили по всей стране, официально зарегистрировано более 800 случаев, в том числе с участием детей и юношей из гитлерюгенда. В Берлине был ограблен крупный ювелирный магазин «Маркграф» на Унтер-ден-Линден, украдено драгоценностей на 1,7 миллиона марок. Погромщики также грабили меховые магазины