Хроника Маджипуры. Валентайн Понтифик - Роберт Сильверберг

Валентайн не воспринимал отдельные индивидуальные сознания: мир был слишком огромен и достаточно перенаселен, чтобы получить такую точность попадания. Это было, наверное, возможно только при максимальном напряжении всех сил и полной сосредоточенности на чьем-то определенном сознании. Что он заметил, пока рыскал по сознаниям, как порыв горячего воздуха, оседлавшего тепловые течения неба, так это богатство ощущений: смутное опасение, страх, стыд, вину, неожиданно деформированное восприятие мира в острой зоне безумия, серое покрывало отчаяния. Он погружался глубже и видел структуру душ, черные хребты с прострелами ярко-красных пластов, острые зазубренные выступы. Устав, он поднимался в спокойное царство небытия и снова заставлял себя возвращаться. И вот уже он несется по гнетущим пустыням, которые излучали вызывающие оцепенение волны одиночества. Он промчался ураганом над сверкающим снежным полем духа и лугом, каждый стебелек которого сиял непередаваемой красотой. И он увидел места, где были сосредоточены болезни, и места, где поселился голод, и места, где правил король Хаос. И он почувствовал ужас, поднимающийся, как жаркий сухой ветер от больших городов, он понял, что в мире появилась какая-то новая грозная сила, несущая опасность необоримой беды. Невыносимая тяжесть опускалась на весь мир, и Валентайн почувствовал, как эта сила, медленно нарастая, пытается раздавить его, как букашку, попавшую в постепенно закрывающийся кулак, но рядом с ним его проводником была благословенная Леди — его мать, без которой он был бы испепелен силой страстей, излучаемых мировым разумом. Но она была рядом с ним, легко перенося его через темные места провалов и направляя его к верхнему порогу восприятия, который неясно вырисовывался перед ним, как громадные Деккеретские ворота Норморка, эти величайшие из ворот, которые закрыты только тогда, когда мир в опасности, нагнетающие страх и принижающие тех, кто приближается к ним. Но когда он подошел к этому порогу, то смог пройти через ворота самостоятельно.

В этом краю жила только музыка, музыка, ставшая видимой. Неустойчивый дрожащий тон которой простирался над пропастью, как самый слабый из качающихся мостов, и он ступил на этот мост и увидел всплески ярких звуков, наполнявших поток под ним, и острые, как кинжал, порывы ритмичной пульсации над головой, и линию неопределенных снижающихся к горизонту красных, пурпурных и зеленых поющих арок.

Потом все они пропали, как будто вспугнутые ужасным звуком, звуком, тяжесть которого превышала все допустимые пределы, черный Джаггернаут звука, объединивший в себе все ноты. Он катился по Вселенной и безжалостно давил все на своем пути. И Валентайн понял…

Он открыл глаза. Леди, его мать, спокойно стояла между двух ваз с танигалиями, наблюдая за ним. Она улыбалась ему, как она улыбалась когда-то своему спящему ребенку. Она отняла диадему от его лба и вернула в украшенную камнями шкатулку.

— Ты видел? — спросила она,

— Я давно знал об этом,— сказал Валентайн.— То, что происходит в Зимроеле, не цепь случайных событий. Существует проклятие, оно на всех нас уже тысячи лет. Мой урунский колдун Делиамбер сказал мне однажды, что мы прошли долгий путь, здесь, на Маджипуре, не заплатив хоть что-либо за первоначальный грех завоевателей. "Веками накапливались проценты",— сказал он. И теперь счет предъявлен к оплате. Это наше наказание, наше унижение, расплата за спокойно прожитые тысячелетия на чужой земле.

— Да, это так,— сказала Леди.

— Не самого ли Бога мы видели сейчас, мама? Кто же еще может держать мир в сжатой горсти, продолжай сжимать ее сильнее и сильнее? И тот звук, который я слышал, такой ужасной непомерной тяжести,— был ли это тоже Бог?

— Образы, которые ты видел, были рождены твоим собственным сознанием, Валентайн. Я видела другое. Бог не может быть снижен до чего-либо конкретного. Но я думаю, ты видел Божественную сущность.

— Я видел, как Божественное начало изгонялось из нас.

— Да это так. Но все это не безнадежно,

— Ты уверена, что еще не слишком поздно?

— Я уверена, в этом Валентайн.

Валентайн помолчал немного. Потом сказал:

— Пусть будет так. Я вижу, что нужно делать, и я сделаю это. Как символично, что я пришел к пониманию своего предназначения в Семи Стенах, в доме, который Леди Сиин построила в честь своего сына после того, как он разбил метаморфов! О мама, мама, что построишь ты, когда я добьюсь успеха и перечеркну то, что сделал лорд Стиамот?

— Еще раз,— сказал Хиссун, поворачиваясь лицом к Альзимиру и другому Посвященному в Рыцари,— наступайте на меня снова, но теперь оба сразу.

— Оба? — сказал Альзимир.

— Да! И если я увижу, что вы нарочно поддаетесь, обещаю сделать так, что вы будете месяц мести конюшню.

— Как ты сможешь выстоять против нас двоих, Хиссун?

— Я не говорю, что смогу, я этого не знаю. Но я хочу попробовать узнать, смогу ли. Начинайте, и мы посмотрим.

Хиссун был мокрый от пота, и сердце билось у него в груди тяжелым молотом, но тело хорошо размялось и казалось послушным и легким. Он приходил сюда, в похожий на пещеру гимнастический зал в восточном крыле Замка, хотя бы на час каждый день, каким бы насыщенным делами он ни был. Хиссун верил, что нужно укреплять и развивать свое тело, воспитывать себя физически выносливым. И хотя он был от природы ловок, он продолжал совершенствовать свое тело. А иначе Хиссун считал, что оказался бы здесь, в Замке, в чрезвычайно затруднительном положении, добиваясь осуществления своих амбиций. Принцы Горного Замка имели склонности к занятиям спортом, делали из атлетизма культ, постоянно тренируя свое тело. Изо дня в день их время занимали верховая езда, турниры, скачки, борьба, охота, все те древние бесхитростные развлечения, которыми Хиссун в своей жизни в Лабиринте не имел ни возможности, ни желания заниматься. И когда лорд Валентайн ввел его в среду этих сильных энергичных людей, он понял, что должен сравняться с ними в их стихии, если желает завоевать прочное положение в компании. Конечно, он не мог превратить свою худощавую стройную фигуру в нечто равнозначное внушительным, мускулистым телам Стазилена, Элидата или Дивиса. Они были крупными, рослыми мужчинами, он никогда не будет таким. Но Хиссун смог выделиться в другом. Например, в игре с жезлом. Год назад он даже не слышал о ней, а теперь, после многих часов тренировки, он почти в совершенстве овладел ею. Игра требовала хорошей реакции и быстроты ног, а не физической силы, и потому, в каком-то смысле, она соответствовала его общему подходу к проблемам жизни.

— Готов,— крикнул он.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});