Ученик архитектора - Элиф Шафак

Джахан, охваченный воспоминаниями, вновь прикрыл глаза. Ему вспомнился день, когда Михримах пожаловалась ему на одиночество. Удивление его не знало пределов. Прежде Джахану и в голову не приходило, что дочь султана может чувствовать себя одинокой.

– Может, Хюррем и правда не слишком заботилась о дочери, – произнес он, – но султан хотел, чтобы Михримах получила хорошее образование. У нее были лучшие учителя, и наверняка вы присутствовали на всех уроках. Михримах была так к вам привязана, что не стала бы слушать учителей, не будь вас рядом. Таким образом, вы обучились всему, чему обучали ее.

– Что же в этом плохого?

– Ровным счетом ничего, – покачал головой Джахан. – Хюррем было все равно, что Михримах души в вас не чает. Ее занимали только султан и интриги, которые она плела. Воспитание дочери эта женщина полностью переложила на вас. А потом вдруг что-то произошло. Хюррем более не желала, чтобы вы были рядом с Михримах.

– Откуда ты знаешь?

– От самой Михримах. Она упоминала об этом, но я не пытался сложить воедино кусочки мозаики. До сей поры. Так почему Хюррем внезапно разгневалась на вас?

– Султанша… – Старуха зашлась кашлем, точно слово это было отравой, которую она пыталась извергнуть из своего тела. Когда она заговорила вновь, голос ее звучал напряженно и глухо. – Как-то раз султанша решила поехать с детьми в Бурсу. Моей Михримах было в ту пору девять лет. Она ни за что не хотела со мной расставаться. Заявила матери: «Я поеду, только если с нами поедет дада». Вот тогда Хюррем и поняла, что ее дочь любит няньку сильнее, чем родную мать.

– И она отослала вас прочь?

– Да. Хюррем дважды пыталась от меня избавиться.

– Но безуспешно. Как вам удавалось вернуться?

– Михримах отказывалась от пищи. Бедная девочка так ослабла, что родители стали бояться за ее жизнь. Волей-неволей им пришлось меня вернуть. Едва войдя во дворец, я приказала принести тарелку супа и собственноручно накормила малышку.

– Тогда-то о вас впервые и пошли слухи, – подхватил Джахан. – Люди стали считать вас ведьмой. Поговаривали, что вы навели на дочь султана порчу.

– Если кто и был ведьмой, так это Хюррем. Самой настоящей зхади. Все это знали. А что до слухов обо мне, их распускала она сама. О, сердце этой женщины было полно злобы.

– Схватка двух ведьм, – усмехнулся Джахан.

Хесна-хатун метнула в него презрительный взгляд.

– Ныне Хюррем мертва, а я все еще пребываю в этом мире, – заявила она, и в голосе ее послышалось торжество, от которого у Джахана мурашки побежали по коже.

– Да, но как вы вернулись во второй раз? – спохватился он. – Вы сказали, что султанша дважды пыталась от вас избавиться.

– Во второй раз… это было, когда Михримах просватали за Рустем-пашу. Хюррем решила, что я ей больше не нужна. Хотя именно тогда бедная девочка нуждалась во мне сильнее, чем когда-либо. Султанша отослала меня в паломничество. Садясь на корабль, я заливалась слезами. Аллах свидетель, мне не хотелось покидать Михримах.

– Я слышал, что на обратном пути на ваш корабль напали корсары.

– Все это было подстроено. – Очередной приступ кашля сотряс ветхое тело старухи. – Султанша хотела со мной покончить. Она наняла пиратов, чтобы те убили меня или взяли в плен. Ей казалось, что между пленом и смертью не существует разницы. Но она ошиблась.

– Вы сумели освободиться?

Глаза Хесны-хатун повлажнели от слез.

– Меня спасла моя девочка. Она вновь перестала есть. Бедняжка выплакала все глаза. И, видя, как глубоко горе дочери, султан Сулейман отправил целую флотилию, чтобы освободить меня, простую няньку. Когда еще бывало подобное?

– Откуда же вы черпали силы, дада? Может, вы и впрямь ведьма?

– Колдовство тут ни при чем, – отрезала она. – Силы мне давала любовь. Любовь моей девочки.

Джахан подался вперед, вперив взгляд в кошку:

– Да, Михримах любила вас, а вы – ее. Но не только она одна царила в вашем сердце. Я много размышлял об этом и догадался: вы были влюблены в султана. Не понимаю, как это ускользало от меня прежде.

На лицо старухи набежала тень.

– Вы были одержимы страстью к нему, – настаивал Джахан.

– Это он был одержим страстью ко мне, – сверкнув глазами, заявила Хесна-хатун. – Сулейман вожделел меня, а вовсе не Хюррем. Эта гадина встала между нами.

– Вы и в самом деле в это верите? Боюсь, вы повредились в рассудке, – произнес ее собеседник едва слышным шепотом. – Вы живете не в реальности, а в мире своих грез и несбыточных желаний.

Но старуха не слушала его.

– Если бы не эта стерва, Михримах была бы моей дочерью. Но она и так была моей дочерью, моей кровиночкой. Моей и султана Сулеймана.

Несколько мгновений оба молчали: Джахан растерянно, а старуха – угрюмо. Он заговорил первым:

– Когда султанша Хюррем умерла, Михримах стала самой могущественной женщиной в империи. Вы всегда были рядом с ней. Но оставались в тени. И поэтому не возбуждали подозрений. – Неожиданно Джахан не выдержал и спросил: – Почему ваша кошка не двигается?

– Спит, – пожала плечами Хесна-хатун. – Я так и не поняла, с какой целью ты явился?

– Выяснить истину.

– Истина подобна бабочке, порхающей с цветка на цветок. А люди гоняются за ней с сачком. Поймав ее, они счастливы. Но пойманная бабочка живет недолго. Это очень нежное создание.

Грудь ее тяжело вздымалась, руки тряслись. Джахан видел, что старуха чуть жива от усталости, но не мог оставить ее в покое.

– Когда вы впутали в свои интриги Давуда? – (Нянька молчала, прикусив губу.) – Я знаю, долгие годы он был послушным орудием в ваших руках. Это вы устраивали несчастные случаи. По вашей вине гибли люди. Но зачем это вам понадобилось?

Хесна-хатун все глубже запускала скрюченные пальцы в шерсть кошки. Та по-прежнему была неподвижна. Не мурлыкала, не била хвостом.

– Мне и в голову не приходило подозревать вас, дада, – продолжал Джахан. – Кто мог заподозрить, что старая нянька способна на подобные злодейства? К тому же вы действовали очень осмотрительно. И умели заметать следы.

– Как видно, я все же совершила просчет, – с горечью бросила она. – Иначе сейчас ты не стоял бы здесь передо мной.

– Целебная трава, которая помогала вам во время приступов удушья, – вот что вас выдало. Волосы и одежда Михримах пропахли этой травой насквозь. А как-то раз я почувствовал, что и от Давуда исходит такой же запах. Потом вспомнил, где я ощущал его прежде. И обо всем догадался.

– У тебя острый нюх, индус, – усмехнулась старуха.

– Это слон научил меня быть внимательным к запахам, – ответил Джахан.

Несколько мгновений он молчал, теребя бороду. Старуха ждала, прижав к себе кошку.

– Вы долго использовали Давуда, но настал момент, когда он вышел из повиновения, – вновь заговорил Джахан.

Лицо старухи оставалось непроницаемым, как камень.

– Скажите, зачем вы всё это делали? Чего собирались достичь? Богатства? Власти? Или, может, вас подкупили? Но кто? Итальянцы? Это они хотели навредить моему учителю?

– О, замолчи… Сил нет слушать, какую чушь ты несешь, – досадливо поморщилась Хесна-хатун. – Ты хочешь узнать правду? Неужели ты действительно думаешь, что я действовала без ведома моей девочки, моей обожаемой госпожи?

– Вы лжете. Михримах мертва. Она не может защитить себя от мерзких наговоров, – возмутился Джахан. – Да как только у вас язык повернулся обвинять ее в столь низких деяниях? Я думал, вы и правда ее любили.

– Я любила ее больше жизни. Именно поэтому я беспрекословно выполняла ее приказы и никогда не задавала вопросов.

– Ложь!

– Каждый верит лишь в то, во что хочет верить, – прохрипела старуха.

Страшное предчувствие сжало душу Джахана подобно железным тискам.

– Но почему Михримах хотела навредить моему учителю?

– Она ничего не имела против твоего учителя. А вот против отца в ее сердце накипело немало обид.

– Против Сулеймана Великолепного?

– Он был великим султаном и великим грешником, да простит Аллах его душу. Я-то сама никогда не возмущалась дурными деяниями Сулеймана, ибо знала: его увлекает на путь греха Хюррем, это порождение ада. Но Михримах не могла обвинять свою мать. Всю вину она возлагала на человека, которого любила сильнее всего на свете, – на своего отца.

– Ничего не понимаю.

– Султан Сулейман и Михримах были очень близки. Она была его единственной дочерью, его ненаглядным сокровищем. Он не любил расставаться с девочкой и, пока она была ребенком, повсюду брал ее с собой. Но со временем нрав Сулеймана изменился. Он стал жестоким и мстительным. У него появилось множество врагов, а Михримах он уже не уделял былого внимания. Моей голубке это причиняло страшную боль, но она никогда не жаловалась. Потом Сулейман казнил своего великого визиря – человека, к которому Михримах была так привязана, что звала дядей. Следующего великого визиря Сулейман тоже обрек на смерть. Как раз в это время вы и начали возводить мечеть в честь великого султана. А он приказал убить своих родных сыновей, братьев Михримах. Стоит ли удивляться, что моя девочка обезумела от горя, – продолжала Хесна-хатун. – Любовь и ненависть к отцу, соперничая в ее сердце, разрывали его на части. Она пыталась избегать султана, но в разлуке тосковала по нему. Дела Сулеймана внушали Михримах ужас и отвращение, и все же она по-прежнему его обожала. Бедная моя кровиночка, как ей было тяжело. Сокровищ у нее имелось больше, чем в султанской казне. Никто не мог соперничать с ней в могуществе. Но сердце моей горлинки было разбито. Замужество не принесло ей радости. Аллах свидетель, союз этот с самого начала был обречен стать несчастным. Рустема она никогда не любила. Никогда.