Иные песни - Яцек Дукай

Аурелия, не успевшая своей не вооруженной этхером правой рукой схватить писаря за воротник, тут же спрыгнула за ним и потащила опять на чердак. Хоррорные опустили и закрыли на засов крышку. Затем все застыли, прислушиваясь.

Тем временем, Бабучкин попытался сбежать куда-то, в глубины чердака. На первом же шагу дерево стрельнуло у него под каблуком — к нему обернулись все сразу, стволы кераунетов хоррорных двигались синхронно с их головами; Аурелия — в раздражении набухающая светлой ураноизой, стратегос — с занесенным над головой кулаком. Бабучкин остановился с наполовину поднятой ногой, опасно наклонившись вперед. На сей раз Аурелия успела схватить его за бедвежью шубу. Так они застыли на несколько минут.

Тихо.

— Это ты — Гаруша Бабучкин, служащий Министерства Запада, — шепнул наконец по-гречески эстлос Бербелек, не поднимаясь с сундука.

— Да, ответил прибывший. Лунянка отпустила воротник шубы.

Стратегос не позволил писарю отвести взгляд.

— Лунный пес, безымянное дитя Госпожи, ее верный слуга, давший присягу верности Нану Агилятиле в весеннюю эквинокию восемьдесят шестого года, поклявшийся водой, медом, кровью и топором.

Бабучкин неожиданно мотнул головой, скрежетнул зубами и сделал шаг к стратегосу.

— Я, — рявкнул он. — Я!

Стратегос Бербелек протянул свою длинную руку, стиснул пальцы на шее лысого писаря и притянул его к себе, сгибая при этом чуть ли не в половину.

— Я кто я такой, знаешь?

— Мне сказали.

— Что тебе сказали?

Бабучкин облизал губы.

— Ты прибыл, чтобы его убить. Иероним Коленицкий. Госпожа послала, чтобы ты нес войну. Эстлос.

— Ты меня боишься, Бабучкин?

Тот попробовал засмеяться, но ему не хватило дыхания.

— Естественно, откашлялся он наконец. — Отпусти меня, эстлос.

— Объясни мне кое-что, Бабучкин. Каким чудом подобный трус может скрываться среди высших чиновников Вдовца, среди его крыс и наушников, а теперь — уже в самом сердце его антоса, под боком самого кратиста — и оставаться верным Иллее Жестокой?

— Я не трус!

— Ой, Бабучкин, Бабучкин… Ты же каждый день вылизываешь им задницы.

— Отпусти!

— Сидишь за своим столом, в кучах бумаг, с утра до вечера переписываешь колонны цифр, родился под морфой Рога, воспротивиться начальнику — о таком и подумать невозможно; ты же самый обычный бюрократический клоп, даже сны у тебя симметричные, сбалансированные и патриотические. Даже извращения у тебя мещанские, мечты бумажные, а вредные привычки — статистические. Женку свою, Бабучкину, трахаешь, когда Чернокнижнику за хочется, бьешь ее — когда над Уралом загремят бури, плодишь бабучкинят с вдовьими глазенками; всего раз рассказал анекдот про кратиста, так до сих пор лапки трясутся — и как же подобная московское чудо-юдо вообще могло пойти на измену?

Писарь бросился на стратегоса, размахивая руками и дергаясь всем телом, но тот держал его железной хваткой.

Тут Бабучкин начал ругать Бербелека: по-московски, по-гречески и по-уральски, с каждым оскорблением — все громче, так что Аурелии пришлось закрыть ему рот. В ответ тот укусил ее за палец — но тут же немо заорал, когда языку пламени лизнул ему языку и небо.

Эстлос Бербелек с гыппыресом обменялись вопросительными взглядами.

— Ммм, быть может, все-таки, в виде исключения… — буркнул под нос стратегос.

— Да, твердый экземпляр, — согласилась с ним лунянка.

— Ладно, сейчас — так, но в отношении Чернокнижника?

— Так ведь он никогда его в глаза не видел.

— Столько лет в кремле… Хммм…

— Твердый, — повторила Аурелия. — Уральским способом.

— Отпусти его.

Гыппырес отпустила.

Бабучкин тяжело дышал.

— Вы… — Он осторожно прикоснулся к обожженным губам. — Цволоци!

— Ладно уже, ладно. Говори, что знаешь.

— Нициво вам не скажу!

— Тв давал клятву, Гаруша! Госпожа спрашивает!

Министерский служака глубоко вздохнул, сглотнул слюну. Выпрямившись, он поправил на плечах бедвежью шубу. как же подобная московское чудо-юдо вообще могло пойти на измену?ки — статистические. симметричные, сбалансированные и патриоти

— Так. Есть. Для Госпожи. Сеодня, в десять часоу, в Порохоуой Заве, четуегтый эташ Арсенала, под Башней Хана. Принимает посойства симатов и сигитов.

Стратегос вынул из кармана часы, проверил который час.

— Какая охрана?

— Как овыцьно. А Карловы Булашки сидят в гарнизонах под кйемлем.

— Привез с собой заразу?

— Нет, в посведнее время пол Москвы бойело.

— Где?

— Тихо!

Аурелия присела над лазом. Хрртык, хрртык, ххррусь! В тот самый миг, когда крышка начала подниматься, лунянка дернула за нее, отбрасывая с треском.

На ступеньках стоял дед Бардионни с сучковатой палкой в руке. Разевая в изумлении беззубый рот, он панически мигал, так как Аурелия ослепила его.

— Эстлос! — прошипела девушка, даже не оглядываясь на стратегоса, кругоплечники уже набухли, разогнавшись для чудовищного удара.

Эстлос Бербелек на мгновение задумался.

— Пусть идет, — сказал он. — Ждать не станем, все равно он не успеет.

— Прочь! — рявкнула Аурелия старику.

Слов тот, явно, не понял, но намерения — наверняка. Упустив палку и вереща во всю ивановскую, он скатился с лестницы.

Стратегос поднялся с сундука, подошел к окну, потянулся, выпрямился — только здесь он мог встать выпрямившись. Кивнул хоррорным.

— Птицу.

Один из хоррорных отдал свой кераунет товарищу и, сдвинув с дороги совершенно обалдевшего Бабучкина, исчез за кучей ломаной мебели, наваленной под боковой стенкой. Назад пришел с карамбусовой клеткой в руке. Отбросил прикрывающую ее тряпицу и развязал карамбусовую плетенку: волокна, более легкие, чем воздух, медленно поднялись вверх и собрались под самым потолком, в путанице старой паутины.

Аурелия, поскольку не могла заснуть в долгие, зимние московские ночи, начала даже исследовать структуру паутин. Стратегос указал ей характерные черты. Именно по форме последних паучьих работ они узнали, что кратист Максим Рог и вправду уже прибыл в Москву, что это уже не слухи; что вистульское наступление достигло своей цели. Дело в том, что пауки начали ткать свои сети по образцу антосовой печати Чернокнижника, вплетая туда пентаграммы, мандалы, уральские звезды — очень правильные, словно астрологические конструкты небес.

Освобожденный из оронейевой клетки ястребок распростер крылья. Хоррорный подал его стратегосу. Орнитоморф был тяжелым, эстлос Бербелек оперся локтем об оконную раму. Второй рукой погладил головку ястребка. Птица уставилась черными глазенками в стратегоса.

— На низ, на низ, на низ, — повторял Бербелек. — Забрать, забрать, забрать.

Ястребок склонил головку вправо, влево, снова вправо.

— Наниззабратьнаниззабратьнанизнаниз, — заскрежетал он.

Стратегос толкнул оконную раму — морозный воздух ворвался во внутренности чердака, но из всех собравшихся задрожал только закутанный в бурую шубу Бабучкин. Зато вокруг тела Аурелии начал собираться в этхерных эпициклах теплый пар, над головой завибрировало белое облачко.

Стратегос выставил руку в окно и подбросил ястребка над горбатой дымовой трубой. Крупный орнитоморф еще раз заскрежетал что-то непонятное, после чего улетел, несколькими махами крыльев поднявшись выше конька крыши и тут же исчезая у Аурелии с глаз в перспективе лабиринта белых крыш.

Аурелия, Туманная Дева, снова повернулась к Бабучкину.

— Ну, и что с ним сделаем?

Бабучкин показал ей жест от сглаза. Стратегос покачал головой.

— Не надо, чтобы это вошло в твою кровь, — сказал он, наклонившись над лунянкой. — Сила в самой потенции, в возможности выбора, а не в выборе, уже совершенном. Мы могли бы его убрать — только зачем? А кроме того, это верный слуга Госпожи. Правда, Бабучкин?

— У меня шена и дети.

— Это предложение — или угроза? Но не бойся, сейчас уже все предрешено, ты ни в чем не помешаешь. Ну, беги.

Писарь обернулся в сторону лестницы, переступил с ноги на ногу, облизал губы — на глазах присутствующих, он переламывался из одной Формы в другую — и, в конце концов, не сдвинулся с места.

— Пойту сфами.

— У тебя же жена и дети.

— Да и хуй с ними.

Смеясь, стратегос вознес руки над головой.

— Небо слышало, земля слышала. — Он кивнул хоррорным. — Заблокировать вход.

Те передвинули на крышку люка несколько сундуков, наверх свалили еще и ржавый котел.

— Вот видишь, — буркнула Аурелия эстлосу Бербелеку, указывая на служаку, — он готов рискнуть собственной жизнью. Считает, что новый режим сделает его, в награду за его жертвенность и верность, как минимум — министром. Столь откровенный эгоизм должен развеять твои последние сомнения, эстлос.