Иные песни - Яцек Дукай

— Ты весьма убедительно аргументируешь за невозможность победы, эстлос, — сухо заметила Аурелия.

— Какой еще победы? Видно, ты действительно слишком много пребываешь в моей компании. Что для нас по-настоящему важно: Чернокнижник или Искривление?

— Они не пойдут за тобой на войну в этъере, оставляя за спиной Вдовца. Особенно сейчас, когда ты их уже уговорил, что именно он несет ответственность за Сколиодои. Но ведь ты уговаривал их именно для того.

— Не пойдут. Угаси же свой гнев! Ну ты и быстрая! Тебе нужно больше веры. Они уже объединены, это самое главное, они уже не бегут при каком-либо упоминании об Иллее. А сейчас — погляди. Наступление начнется с линии Вистулы, от Вистульской Галиции. Вот тут, тут и тут. Казимир, Тор, готы, кельты, гунны, часть моего Хоррора.

— Но ты же говорил…

— Ведь не затем, чтобы добывать земли и бросать на колени армии Империи. Цель наступления в том, чтобы так связать силы Вдовца и создать видимость такой для него угрозы, чтобы он принял решение помочь собственным войскам и перенес антос подальше к западу. Он сделает то же самое, что делал и раньше: переберется в Москву. А Москва — Москву уже можно и завоевать, это тебе не уральские твердыни.

— От Вистулы до Москвы путь не близкий, он же не станет ждать.

— Не станет. Поэтому, вопрос не в том, чтобы армия продиралась стадион за стадионом под антосом Вдовца, но чтобы сразу же лишить его…

Справа, из-за двери в спальню раздался сдавленный кашель. Они повернули головы. В течение одного удара сердца — кататоническая недвижность. Затем Аурелия прыгнула — гыппырес в боевой короне огня — рванула дверь, та грохнула об стену, одна из петель сорвалась из дверной коробки.

В спальне стоял эстлос Кыкур Ашамадер, полуголый, в одних лишь шальварах. Вытирая нос, он глядел своими характерными, широко раскрытыми глазами на пылающую Аурелию.

— Я только хотел, — заикаясь, произнес он, — хотел извиниться, думал, что ты вернешься раньше, и заснул, прости, ну извини, Аури, не злись на меня.

— Собственно говоря, у нас не было оказии познакомиться, — низким голосом произнес стратегос из-за спины Аурелии. — Эстлос Иероним Бербелек-из-Острога.

Вавилонянин подошел к нему, пожал протянутую руку.

— Эстлос Кыкур Ашамадер, для меня это огромная честь, действительно…

Иероним Бербелек покачал головой.

— Не сомневаюсь, не сомневаюсь. Аурелия, а ты уверена, что никого больше там нет? Под кроватью, к примеру, а?

Аурелия грохнулась на колени перед стратегосом.

— Кириос. Умоляю простить меня.

Кыкур переводил только взгляд от девушки на Бербелека и обратно.

— Будет лучше, — тихо сообщил он, отступая к двери, ведущей в коридор, — если я уже…

Стратегос поднял на него глаза.

— А можешь ли ты сказать нам, прекрасный вьюнош, когда ты проснулся? Уж не при звуках собственного имени?

Кыкур вытянул руку за спину, открыл дверь и, все так же отступая, согнувшись в каком-то странном полупоклоне, уже и не глядя на Бербелека, начал плачливо объясняться:

— Честное слово, я ничего не слышал, впрочем, разве я во всем этом разбираюсь, какое мне до того дело, так зачем мне оно вроде бы, ничего я не слышал, поклясться могу, а в Вавилон я и так, ведь это же глупо, подумай сам, эстлос, какое это имеет значение, слышал ли…

Стратегос заинтересованно приглядывался к нему.

Левую ладонь он положил на голове лунянки, провел пальцами по искрящейся коже. Аурелия подняла на него глаза. Стратегос же не отводил взгляда от Кыкура.

Аурелия поднялась с колен.

— Так я же говорю, что ничего не слышал, кровью Марчука клянусь, что вам нужно, вы с ума сошли, Аури, что все это…

Бербелек глядел, как гыппырес бесшумно направляется за отступающим в тень коридора вавилонянином — мягкие перемещения обнаженных стоп Аурелии, ее бедра колыхались завораживающе, как никогда до того — они скрылись с глаз в этой тени. Так что, ничего он не увидел и ничего не услышал — лишь через мгновение в лицо его ударило краткое дуновение ужасного жара, словно бы там, в темноте, на момент приоткрылись врата ада.

Ф

ГЛАЗА ВДОВЦА

Москва, черный рассвет. Одни посреди врагов, антос Чернокнижника на горле. С неба должен свалиться Хоррор, но еще не сейчас, еще не под этим солнцем; может статься — и никогда. У Аурелии окончательно разлетелась правая круговица, срезав при этом два пальца. Слишком долго уже живет она на Земле — это не ее сфера, не ее стихия, не следовало на столько месяцев покидать родные стороны…

Но-но-но!… (И от самой мысли пыр палит жилы). Но сегодня они убьют кратиста!

Если только убьют. Расцарапывая раны на месте бывших пальцев, Аурелия всматривалась в рвущиеся до неба башни княжьего кремля, белые снеговые шапки контрастировали с застывшей на штукатурке башен жирной сажей.

— А если это займет несколько дней? — спросила она. — Я не взяла с собой сундука, ты же сам сказал, эстлос, что никакого багажа. Непрофессиональная настройка уже не помогает, здесь нужен, как минимум, демиургос ураноизы. Опять же, сейчас я даже и снять этого не могу. В следующий раз наверняка оторвет мне голову.

— Я же предлагал тебе остаться с Янной и Хоррором.

— Тогда бы ты тем более был уверен, что Госпожа списала тебя на потери.

— Ничего подобного я не утверждаю.

— Естественно. Прошу прощения. Кириос.

Сарказм был разрешен.

Аурелия отвернулась от окна, от панорамы зимнего города, и глянула на стратегоса, который сидел, сгорбившись, на деревянном ящике, у открытой крышки лаза над лестницей. Он был вынужден сидеть, стоя он просто не мог выпрямиться, наклонная крыша была закреплена слишком низко. Аурелия тоже передвигалась тут с осторожностью, если этхерный доспех случаем зацепится за деревянные конструкции, последствия будут катастрофическими; она вынуждена была тщательно контролировать настроения, чувства и инстинкты, которые тут же преобразовывались в движение и внешность чувствительного к морфе вооружения.

Стратегос забрал с собой всего лишь двух хоррорных, но и им позволил иметь лишь короткие кераунеты, так называемые хердоновки, производимые в фактурах Густава за океаносом — у них было по три, четыре, пять стволов. Впрочем, даже и это оружие они оставляли здесь, на чердаке, когда эстлос высылал их в город, чтобы связаться с тем или иным человеком. Он выбрал их в связи со знанием московского языка.

— Если бы ты ей верил, — заявила Аурелия, — тебя вообще бы здесь не было. Это же глупо так выставлять себя. Три дня в тени кремля, в самом сердце антоса Рога. Ты лезешь на рожон, эстлос.

— Я должен лично встретиться с этим Бабучкиным.

— Ну да, потому что только глянешь на него и с места распознаешь ложь и правду.

Сарказм был разрешен, она завоевала право на издевку и сарказм той ночью, в тот душный предрассветный час в Пергамоне, полгода назад. Но это вовсе не означало, будто могла не оказывать стратегосу уважения, тем более, перед посторонними.

— Гляну и узнаю человека. Успокойся ты наконец. Кажется, кто-то идет.

Очень медленно Аурелия перешла на другую сторону отверстия, за поднятую крышку лаза; при этом кивнула хоррорным, чтобы те заняли позицию. Присев на корточки в темных углах между низким потолком и кривой стеной, те оттянули молот очки тяжелых хердоновок, положили пальцы на искусно кованные спускные язычки. Они тоже двигались, словно погруженные в мед или замерзающую грязь: пол на чердаке громко трещал на каждом шагу, старые доски скрипели под ногами, а жильцы с первого этажа, семейство Бардионни обладали весьма острым слухом. Дом имел три этажа и теоретически полностью принадлежал эстлосу Бербелеку, поскольку являлся частью приданного его первой жены. Но уже много лет он находился в управлении московской юридической компании, и стратегосу совершенно не улыбалось объявлять всем его титул собственности и появиться здесь под своим собственным именем. Тем не менее, у эстлоса Бербелека имелись все ключи, и он прекрасно знал округу, умел попасть на чердак по крышам соседних домов, еще ему было ведомо, что главная лестничная клетка дома открывается на улицу, и что через нее можно спокойно входить и выходить; не знал он лишь то, насколько ужасно трещат доски чердачного пола.

Точно так же скрипели лестничные ступени под ногами Гаруши Бабучкина из Книйпороских Бабучкиных. Лысый придворный писец высунул голову из квадратной дыры в полу — и его приветствовали семь стволов. Хуже всего было то, что при этом он глянул прямо в глаза склонившегося над ним стратегоса Бербелека, и в натуральном инстинкте бросился назад — а поскольку стоял на крутой, чуть ли не приставной лестнице, слетел с нее кулем, ломая пару перекладин да и, наверняка, несколько собственных костей — с шумом и грохотом. Правда, что следует признать, он не кричал.