Иные песни - Яцек Дукай

— Красиво.

— Возьми. Только не сожги случаем.

— Спасибо.

— По другой версии легенды, это ревнующий к Гиакинтосу Зефир неожиданным дуновением ветра вызвал фатальное изменение полета диска. Ммм, а знаешь, зачем я это тебе рассказал?

— Ах, догадываюсь. Все ему говорят об этом, Янна громче всех: еще ни одному смертному не удавалось уйти добром, заигрывая с Силами; так что пусть не совершает самоубийства ради планов Госпожи, и так далее, и так далее. Ты следующий, Кыкур?

— Нет, нет, я беспокоюсь о тебе, а не о стратегосе Бербелеке, какое мне дело до него. Ты говоришь, будто он тебя любит, будто уважает тебя, будто ты подружилась с его дочкой. Возможно. Я верю, будто бы так оно и есть. Но в самом конце — в самом конце они нас поэтически оплакивают, но это наша кровь впитывается в землю.

— Я рытер!

— Знаю, ты это вечно повторяешь, словно сама боишься забыть. Но, ведь прежде всего, ты являешься Аурелией; если бы только ты обладала волей, то вырвалась бы из этой Формы и…

— Прочь!

Аристократ отскочил; эти языки пламени жгли по-настоящему, у него затлели рукава рубашки, еще даже и не застегнутой.

— Вот оно как! Понимаю. — Кыкур повел глазами по цветущему лугу. Обнаружив мерцающую завесу многоцветного света, подошел и погрузился в радугу, так что правая часть его тела растворилась в ней. Щуря глаза, он оглянулся на Аврелию. — Мне не следовало сомневаться, когда говорила, что ты — не аристократка. Это правда. — Тут он сильно чихнул. — Ну вот, теперь из-за тебя у меня насморк, — буркнул он, утерев нос, — у меня из-за тебя горячка. — Он криво усмехнулся. — После того целый день дрожу от холода. — В последний раз он обвел луг взглядом. — Когда-нибудь здесь будут расти огненные аурелиосы. — Сказав это, он исчез из виду.

Аурелия так до конца и не подняла глаз на Кыкура. Скрестив ноги, она сидела на земле, крутя в пальцах гиакинтос. Над растянувшимся в бесконечность солнечным лугом танцевали бабочки. Одна из них присела на ее голове, расстелив голубые крылышки по гладкой, темной коже. Аурелия нюхала сорванный цветок. Те, что росли вокруг, были смяты и сожжены; только что гыппырес занималась здесь любовью с вавилонским аристократом. Ашамадер много платил хранителям Флореум, чтобы те не только впускали его сюда в любое время дня и ночи, но — в основном — чтобы не обращали внимания на подобные мелкие проявления вандализма. Ни на мгновение девушка не считала, будто бы вавилонянин привел ее сюда первой.

Она тихо рассмеялась собственным мыслям — или гиакинтосу — вспомнив, с каким жаром Кыкур выспрашивал у нее о подробностях жизни на Луне. Она не сомневалась, как он изменит и приукрасит их, когда станет рассказывать о них, о ней. А рассказывать обязательно будет; она видела, как, слушая, он уже наслаждается тем будущим удовлетворением, видела ту сытую усмешку, что была направлена не на нее. Но сдержаться он никак не мог.

Все дело в том, что и она сама не могла сдержаться. Можно было полететь вместе со стратегосом в Амиду, но она предпочла остаться в разрушенном Пергамоне, чтобы таять в радостном вожделении земного аристократа. Что бы он в ней ни видел, это было нечто иное, что она сама видела в себе до сих пор. Удовлетворения Аурелии, возможно, не будут столь благородными, тем не менее они оставались такими же всасывающими.

Завязав эгипетскую юбку, Аурелия вышла сквозь радугу на песчаную дорогу, извивающуюся между геометрическими бесконечностями световых заслон. Коридор, единственную долгую спираль тысяч цветов, прошла, не встретив ни единой живой души. Флоре ум, с самого начала осады оставался закрытым для посетителей; впрочем, и раньше хранители не впускали вовнутрь случайных прохожих. В задумчивости, Аурелия прижимала цветок к лицу. Гиакинтос был одним из самых обычных растений на здешних лугах. Вчера она провела несколько часов, путешествую через поля самых диких цветов, побужденная к напрасным поискам очередной рассказанной Кыкуром легендой о скрытых комнатах каратисты, в которые может попасть лишь слепой. А в комнатах этих, среди всего прочего, должны были храниться Завещание Иезавель и знаменитые Сокровища Света: нематериальные украшения древних мастеров Огня, сияния которых не может вынести никакой смертный.

Хрустальный Флореум Иезавель Ласковой был возведен в 599 году Александрийской Эры текнитесом Бараксидом Пулипой на основании комментариев Провеги к аристотелевым «Оптическим исследованиям» и истинной «Теории зеркал» Евклида, трактата Архимеда «О глазе и свече», а так же на основании различных книг учеников Провеги из сферы математической и физической оптики. Флоре ум состоял из ста шестнадцати огромных залов, стены и потолки которых представляли собой хрустальные зеркала необыкновенной чистоты и гладкости. Геометрия из взаимных отношений и архитектура света, проходящего сквозь Флоре ум, были рассчитаны Бараксидом и его софистами таким образом, чтобы внутри каждого из залов его границы оставались человеку незаметными — бесконечность отражалась в бесконечности. Войти и выйти из залов можно было через заломы и щели между зеркалами, замаскированные игрой света и ярких отражений.

Внутри Флореума всегда царил летний полдень: железный купол отрезал доступ настоящим солнечным лучам; свет подавался из какого-то иного источника. По стеклянной меж-зеркальной гидравлике непрерывно протекали струи ослепительной мглы: водного пара, переморфированного в сторону Формы Света. И даже если Флореум непосредственно не пострадал во время нынешней осады, в течение стольких веков никакая неоживленная Субстанция не способна устоять перед распадом и деградацией. Лопнуло несколько зеркал, уничтожая иллюзию дюжины лугов. Кыкур показал Аурелии один из таких залов: свет расколотый, сколиоз света и изображения — вытягиваешь руку перед собой, и рука исчезает, появляясь, выкрученная неправдоподобной какоморфией, на сотне отдаленных горизонтов. Вавилонянин показал девушке и луга, где повреждению подверглась хрустальная гидравлика; наверняка, там разбились стеклянные трубки. В час заката, когда холодная тень накрывала железный купол Флореума, разница температур вызывала временные напряжения конструкции, и тогда открывались мельчайшие трещинки в стекле, и на освещенный луг, на цветы, мотыльков, птиц и теплую землю, прямо из синей бесконечности, проливались облака жидкого света.

Кыкур предостерег, что нельзя глядеть прямо, чтобы не остаться слепым — только что способно ослепить рытера Огня? Глянула. Свет выползал из пустоты, из невидимого отверстия в воздухе — робкая личинка, сжатая в кулак ладонь ангела Солнца. Аурелия вступила в ее зажим. Кыкур что-то вскрикнул за спиной. Девушка раскрыла рот, втянула Мглу в легкие. Слшком большой экстаз, чтобы назвать его болью. Аурелия обернулась к Ашамадеру. Тот заслонял глаза предплечьем. Лунянка подошла к нему, женщина-феникс, крепко обняла, сияние истекало через все поры ее кожи, поцеловала — золотистый блеск вырывался сквозь из сомкнувшихся губ. Там они впервые соединили тела, в этом сиянии, в облаке жидкого огня.

Понятное дело, всякая подобная утечка Тумана Иезавели из системы хрустальной гидравлики вызывал неотвратимую убыль в круговороте света Флореума. Определенные вещи обречены на уничтожение и забытье по причине собственной своей исключительности; неповторимость входит в определение чуда. А вот то, что обыденно — живет вечно.

Сколько времени продлилась взаимная увлеченность Аурелии и Кыкура? Может, неделю. Распад Формы начинается с мелочей, на которые, вне Формы, мы не обратили бы и внимания. Интонация голоса при самых банальных вопросах. Скорость подъема головы, когда тот другой человек входит в комнату. Решительность артикуляции собственных желаний. Ритмика дыхания — под его, под ее взглядом. В самый последний раз Кыкур был неожиданно раздражен, когда проснулся среди ночи и увидел Аврелию, сидящую рядом на ложе и присматривающуюся к нему с огненной интенсивностью — ведь для нее день все еще длился, она говорила ему, что не заснет. Вот и глядела, как он спит. Или же выходила в город.

Выйдя теперь из Флореума, девушка прищурила глаза перед темнотой — здесь, во внешнем мире, уже стояли сумерки, близилась душная пергамонская ночь. Аурелия подняла голову. Желтовато-розовая Луна висела над восточным горизонтом неба, над кривой щербиной устоявшего фрагмента оборонной стены. Спустившись по железной лестнице на улицу, лунянка тут же перескочила на другую сторону, спасаясь от копыт ховолов. Доулосы и рабочие трудились непрерывно, убирая развалины и восстанавливая укрепления. Восстановление жилых домов явно не было приоритетом для назначенного Царем-Камнем базилевса Пергамона.

Спустя десять дней после завершения осады, город все так же казался замкнутым под формой войны. Последние пожары погасили только позавчера. За рекой продолжали пылать погребальные костры — хотя, уже только по ночам, чтобы столбы мрачного дыма не понижали настроя горожан. Когда она теперь глянула в ту сторону, увидала лишь пятна беззвездной темноты. На скоростной «Уркайе» стратегос доставил несколько текнитесов сомы из Александрии, Рима и Византиона, чтобы те положили конец распространению заразы; а то ведь дошло до того, что безумцы из бедняцких кварталов сами поджигали собственные дома. Остальные аэростаты, в том числе — и оронейевый, были заняты перевозкой войска. На воздушных свиньях и морских судах, загружаемых на пристанях, хоррорные покидали Твердыню, сотня за сотней, сами не зная, куда направляются. Не знала этого и Аурелия.