Тарковские. Осколки зеркала - Марина Арсеньевна Тарковская

поставил резолюцию: «Выдать Тарковскому путевки!» Это письмо с резолюцией Татьяна Алексеевна отнесла в Литфонд.

Во время этих рассказов папа дремлет, сидя на диване. Он почти все время спит. «Умник» врач-психиатр его глушит транквилизаторами. Татьяна Алексеевна возобновляет разговор о правах папы на наследство Андрея. Недоверчиво слушает мои аргументы против – говорю, что у Андрея есть жена и сыновья.

Папа просыпается, хочет подняться с низкого дивана. Я ему помогаю. «Не помогай! – резко говорит Татьяна Алексеевна. – Он должен сам подняться. Арсюша, сделай усилие. Ты не хочешь сделать усилие!» Это она выполняет предписание врача, который, согласно науке, считает, что папа должен все делать сам.

31 октября 1988 г.

Утро.

Спешу записать сон, пока не исчезло чувство его реальности. Снился Андрей, будто он жив, но я даже во сне знаю, что он умер. Мне говорят, что я могу его оживить. Обнимаю его всего, прижимаюсь к нему всем телом, чтобы мои силы перешли в него.

16 ноября 1988 г.

Сегодня я позвонила Татьяне Алексеевне с предложением приходить регулярно, чтобы помогать ей кормить папу и ухаживать за ним. Она говорила что-то насчет того, что не знает папиного режима, не знает, когда его будить. Явно не хочет, чтобы я приходила. Потом Татьяна Алексеевна позвонила сама – с тем же разговором, а затем начала рассказывать, что после смерти своего сына Алеши хотела покончить с собой, но не сделала этого из-за папы. (Я прекрасно помню ее после смерти Алеши. Помню, что в разговоре о приближении 2000 года она воскликнула: «Эх, дожить бы!») Что ж, буду приезжать в Матвеевское без предварительных звонков, ничего больше не остается.

25 ноября 1988 г.

День рождения Татьяны Алексеевны, вчера – Алеши.

Теперь я прихожу к папе через день, чередуемся с Ирмой. Татьяна поняла, что папе нужен уход, что ей не справиться. Поэтому я наконец допущена к нему. Иду сегодня. Сейчас варю папе жидкую овсяную кашу – ему трудно глотать казенные творожники. Из-за того, что теперь мне не нужно каждый раз спрашивать разрешения приехать у Татьяны, у меня силы появились и настроение улучшилось. Хотя я понимаю, что киста на пищеводе, которую обнаружили литфондовские врачи, вовсе не киста.

8 декабря 1988 г.

К папе хожу через день. Вчера, 7 декабря, он был лучше, чем 5-го. Сам застегивал пуговицу, ответил на вопрос, хочет ли есть. Спал меньше. Хорошо ел и глотал. Жевал мандарин.

Сегодня мне снились два надгробных памятника с закругленным верхом, с мозаикой из крупных камней. Красивые. Стоят на спинке дивана, где спит папа. Этот сон приснился после того, как Татьяна рассказала, что она заказала два парных памятника – себе и Алеше. Кстати, о диване, уже наяву. Говорила с Татьяной Алексеевной, что надо перенести кровать из спальни в первую комнату для папы. Потому что спать на диване ему неудобно – он узкий, у него прямая спинка, и папа не может повернуться на другой бок, спит только на левом. Татьяна посмотрела на меня зло и ничего не ответила, будто не слышала моих слов.

9 декабря 1988 г.

На сегодня было назначено заседание Комиссии по наследию Андрея. Никто почему-то не пришел, только Тамара Георгиевна Огородникова, Юлик Файт и я. (Как выяснилось позже, Лариса Павловна, вдова Андрея, запретила работу Комиссии. – М.Т.) А я из-за этого заседания не пошла к папе. Его в этот день положили в больницу. Союз писателей выхлопотал через ЦК разрешение на Кунцевскую больницу. Часов в шесть приехали за папой. Ирма его сопровождала. Уже через час сделали кардиограмму – хорошая. Положили его в реанимацию, то есть в отделение усиленной терапии. Татьяна Алексеевна не захотела дать мне номер врача, пришлось узнавать через справочную.

10 декабря 1988 г.

Папа все еще в реанимации Кунцевской больницы, туда посетителей не пускают. Надежды на выздоровление нет. Как сказал мне врач – «организм исчерпал свои возможности». Папа не понимает, где находится, поэтому пребывание в больнице для него не тяжело – так, по крайней мере, говорит врач. Договорились с Сеней, Арсением-младшим, что будем с ним ходить в больницу по очереди.

Подбираю иллюстративный материал к сборнику воспоминаний об Андрее и к выставке в Доме кино.

26 декабря 1988 г.

Вечер памяти Андрея в Доме кино. Стихи читала Юнна Мориц, звучала музыка Артемьева. Народу было немного, и создалось впечатление, что мало кому этот вечер нужен.

Кайдановский вел вечер, говорил много хорошего об Андрее. Вот что мне удалось записать: «Мне посчастливилось в течение трех лет работать с великим художником. Не знаю, для кого он сделал больше, чем для меня. Я стал актером; он посоветовал мне поступить на Высшие режиссерские курсы. Меня пугает, что после смерти Тарковского возникла некая наукообразность, попытки расшифровать его творчество… Фильмы Тарковского сложны, но не требуют подобной наукообразной расшифровки. Не надо усложнять его фильмы. Андрей Арсеньевич соприкасался с мировой культурой, сам был необычайно талантлив… Меня заинтересовало одно интервью с Тарковским, когда он был уже болен. Вопросы были поставлены глупо: “Почему ваше творчество имеет такое значение?” Тарковский относился серьезно к своему творчеству и ответил без юмора: “Вероятно, потому, что для меня искусство как молитва. Это мой долг”… Общение с Тарковским входит навечно. Он оказал влияние на многих, я ему подражаю. Он интересно общался с актерами на площадке: “Толя, ты играешь как топор”, и Толя понимал. Иногда Тарковский говорил актеру: “Не надо мне вашей выразительности” – или: “Артист есть часть кадра”. Трудно расставаться с любимым человеком, когда узнаешь об его уходе – это удар. Когда не стало Андрея, каждый пережил удар. Но во всех его фильмах есть уходы. В фильме “Ностальгия” – проход со свечой».

24 января 1989 г.

Вчера в больнице мне подтвердили, что у папы рак. Жить осталось немного. Он может умереть в любое время. Меня папа узнал, сказал: «Подойди поближе!» Поел немного.

Приду завтра. Сегодня говорила с заведующей отделением, просила, чтобы папу не мучили исследованиями. Она согласилась. Татьяна Алексеевна волнуется, что ее не успеют прописать в Доме ветеранов кино до смерти папы. Узнав о диагнозе, сказала о папе: «Бедный человек!»

25 января 1989 г.

Была у папы с часу дня до шести вечера. Он очень похудел и ослаб. Когда лежит – лицо у него молодое и красивое, как на военной карточке. Смотрит, меня узнал, лицо оживилось. Отвечал на вопросы. Потом я