Предпоследняя правда - Филип Дик

Приятно, нечего сказать, — инстинктивно чувствовать, что ты вот-вот станешь дичью.

Человек представляет собой нечто искусственное, невероятно сложное, с тысячами миниатюрных составляющих, с обратной связью и резервными системами, со сверхчуткими сенсорными органами, с автономными и практически вечными источниками питания. И, что хуже всего, обладает неким изначальным качеством, свойственным любому живому существу: температура его тела выше температуры окружающей среды.

Этот была простая и печальная истина. Быть живым означало привлекать внимание; такова реальность на поверхности Земли, и ему придется быть готовым к тому, чтобы при первом признаке опасности бежать, прятаться, затаиться. Но не сражаться. Он не представлял, как победить. Либо он ускользнет, либо погибнет. И эта игра в прятки начнется в тот момент, когда он окажется на поверхности. Сейчас, в душной темноте тесного туннеля, глотая спертый воздух, он цеплялся, подобно насекомому, за клинья, которые сам вбил в стенку, и думал, что теперь может быть слишком поздно.

Возможно, еще до того, как выбрался на поверхность, его засекли. Уловили вибрацию его крошечной землеройки, перегревшейся и работающей на последнем издыхании. Или звук его дыхания. Или… какое дикое, нелепое, отвратительное применение нашли тому главному, что отличает живое от неживого! Тепло его тела могло привести в действие одну из автономных мин — он видел такие по телевизору. Мина отсоединилась от крепления, на котором держалась, оставаясь невидимой… отсоединилась и теперь ползет по кучам мусора и щебня, которые покрывают всю поверхность Земли, — словно там прошла грандиозная пьянка свихнувшихся гигантов, к концу ночи надравшихся до непотребного состояния. Мина ползет к точке, где ее траектория пересечет его путь, к месту их встречи, к тому месту, где он выберется на поверхность. Настоящее совершенство, подумал он, полная синхронизация по месту и времени. Между тем, что делает она, и что делаю я.

Он знал, что мина там есть. Более того, он знал это уже в тот момент, когда вошел в шахту и вход под ним завалили.

— Активисты… — пробормотал он. — Комитетчики хреновы… Вас бы сейчас сюда.

Кислородная маска приглушила голос, слова едва достигали слуха — скорее, вибрация голоса передавалась по лицевым костям. Лучше бы Дейл Нуньес меня остановил, подумал он. Кто знал, что мне будет так страшно?

Должно быть, это и есть та пружина, которая делает человека параноиком. Предельно острое, мерзкое ощущение того, что за тобой следят. Да, решил он, пожалуй, это самое гадкое, что я когда-либо испытывал. Страх был всего лишь незначительным компонентом. Нет, сейчас преобладало другое ощущение: ты виден как на ладони. Невыносимо.

Он снова запустил «землеройку», машина заурчала и возобновила работу. Земля и камни расступались у него над головой, «землеройка» распыляла, сжигала их, превращала в чистую энергию — или что-то еще. В итоге оставался лишь тончайший пепел, высыпающийся сзади из машины — ничего больше. Все остальное она использовала для своего метаболизма, и в туннеле под ним не оставалось ничего.

Он сможет вернуться — в любой момент.

Но он этого не сделал. Он продолжал пробиваться вверх.

Из крохотного динамика интеркома послышался голос одного из активистов «Тома Микса» — убежища, которое осталось где-то внизу:

— Эй, президент Сент-Джеймс! С вами все в порядке? Мы уже целый час ждем, а от вас до сих пор ни слова.

— Единственное слово, которое я хочу сказать…

Он смолк. К чему это говорить? Они не услышат ничего нового. И, скорее всего, уже поняли, каково ему сейчас. Кроме того, он президент, народный избранник, а президенты и народные избранники — пусть выбранные населением подземного убежища — не имеют права так выражаться. Он продолжал копать. Интерком молчал: там, внизу, поняли правильно.

Десять минут спустя вверху мелькнул свет. На лицо Николасу посыпалась земля, камешки, какие-то корни. Хотя очки и маска фактически представляли собой шлемообразную конструкцию, которая защищала вполне надежно, Николас невольно съежился. Солнечный свет. Пугающий, сероватый и такой резкий, что Николас ощутил нечто вроде упрямой ненависти. Его рука царапнула воздух, пытаясь вырвать этот мерзкий глаз — глаз, который никогда не закрывается. Солнечный свет. Смена дня и ночи — снова, после пятнадцати лет. Если бы я умел молиться, усмехнулся он, я бы помолился. Думаю, помолился бы о том, чтобы око этого самого старого из богов, солнечного божества, не стало для меня предвестником смерти. О том, чтобы прожить достаточно долго и успеть увидеть смену дня и ночи, а не только этот мимолетный обжигающий отблеск.

— Я выбрался, — сказал он в интерком.

Ответа не было. Может быть, просто села батарейка… Нет, фонарь на шлеме горел по-прежнему, хотя в сиянии полуденного солнца его свет казался тусклым. Николас яростно встряхнул передатчик. Сейчас ему было важнее снова связаться с «термитником», чем вылезти наружу. Боже мой… моя жена, мой брат, мои друзья. Я отрезан.

Желание вернуться обратно, вниз, было сродни панике. Он задергался, как жук, разбрасывая комья земли и камни, отправляя вниз целый оползень. Он рвался на свободу, скреб пальцами влажную гладкую землю, цеплялся за нее… Поверхность. Горизонтальная и совершенно бесконечная. Теперь он лежал на ней, вжимаясь в нее всем телом, словно хотел оставить на ней отпечаток. Это будет мой след, одичало подумал он. Вмятина в форме человека. Я никогда не исчезну, если она останется.

Потом он открыл глаза и взглянул в направлении севера — сориентироваться оказалось несложно. Достаточно было приглядеться к скалам и траве — бурым, безнадежно больным пучкам сорняков, которые были под ним и вокруг. Казалось, Полярная звезда притягивает к себе все, заставляя жизнь вращаться вокруг себя. Николас поглядел вверх. Удивительно: небо скорее серое, чем голубое. Пыль, решил он. Разумеется, это следствие войны; частицы пыли так и не осели полностью. Он почувствовал разочарование.

Но земля… По его руке проползло что-то живое, одетое хитиновым панцирем. Николас глядел на это существо почти с восторгом — он знал, помнил, что это такое. Муравей, который нес во рту какую-то белую крошку. Николас следил, как он ползет. Они не отличались блестящим умом, эти крошечные создания, но по крайней мере никогда не сдавались. Тогда, пятнадцать лет назад, они остались, вместо того чтобы спасаться бегством. Они лицом к лицу встретили Судный день — и вот теперь живут там же, где жили. И свидетельство тому — этот кроха, типичный представитель своего народа. Всего народа муравьев, который ничто не способно пошатнуть, разве что время.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});