Земля мечты. Последний сребреник - Джеймс Блэйлок

для публикации их в «Геральде» под именем Джонсона.

– Что ты думаешь про карандашную линию по середине лица Джонсона? – спросил вдруг Пиккетт. – Я бы назвал это свидетельством психического нездоровья.

Эндрю пожал плечами.

– Дополнение к тому бреду, что он несет. Лучше было не спрашивать. Он явно хотел, чтобы ты у него спросил. Наверняка уже давно подготовил идиотское объяснение, чтобы нас высмеять.

Пиккетт кивнул.

– Но он, вероятно, про нее забыл, если и в самом деле нарисовал ее у себя на лице с какой-то целью.

– Ты видел, как он размазывал что-то у себя на лице салфеткой?

– Он слишком распалился, рассказывая историю про коровье пастбище. Не стоило его так заводить. Тебе от этого никакой пользы.

– Я продам его обезьянам, – сказал Пиккетт, садясь в свой «Шевроле». – Пока.

Он завел машину и под рев мотора умчался с кредитной карточкой Эндрю в сторону Коуст-хайвея, а дальше – Ванкувера. Вернуться он собирался приблизительно через неделю.

День уже давно перевалил за полдень, когда Эндрю обнаружил, что оставил свою машину у пристани. Он притрусил назад, открыл багажник. Там лежала рыба, бездвижная, как украшения из папье-маше. Он вывалил ее из мешка на землю в проулке за рестораном «У сеньора Пробки», и его тут же окружило с полдюжины котов. Он помахал им на прощанье и отправился в «Польски и сыновья», чувствуя себя чемпионом милосердия.

И вот он припарковал машину у бортового камня, приехав наконец домой, после чертовски долгого дня. Он оставил идею покрасить гараж, хотя и собирался сделать сегодня, – он найдет на это время завтра. Спешка никогда не приводила ни к чему хорошему. Улица уже погрузилась в темноту, а окно тетушки Наоми было закрыто, дабы никакие ночные животные не проникли через него в дом. Эндрю запер машину. Сейчас было неподходящее время выгружать покупки. Он дождется, когда Роза уляжется спать. Он скажет ей, что был в Беллфлауэре – разговаривал со студентами – будущими шефами. Это история была ложью от начала и до конца. Но все же он позвонил в школу шефов и узнал фамилию подходящего для него кандидата – молодого француза, выросшего в Лонг-Биче, но еще сохранявшего следы акцента.

Туман наносило волнами, он оседал на крышах и между домов. Ночь отлично подходила для какого-нибудь саботажа с котами, но он, вероятно, уже перегнул палку с опоссумами. Да что говорить, он и без того весь день испытывал судьбу. Может быть, ему стоит лечь пораньше. Осчастливить Розу. Это свидетельствовало бы о том, что у него сохранились остатки здравомыслия. Он поднялся на крыльцо, напевая что-то себе под нос и вполне удовлетворенный состоянием дел. Но тут он непроизвольно подпрыгнул, увидев Пеннимана, – тот сидел в плетеном кресле на веранде и покуривал свою трубочку. Выглядел он слишком уж ухоженным и неподвижным, как восковая статуя или хорошо сохранившийся труп, и Эндрю показалось, что над стариком висит рыбный запах, словно он объелся тресковой печени. Пенниман вытащил трубку изо рта и показал на пустое кресло.

– Садитесь, – сказал он.

Глава 4

Подобным же образом камень с небольшими кругами на поверхности хорош в том смысле, что может приносить подобные монеты, а если же кто-то находил большой камень и множество маленьких под ним, что подобно свиноматке и ее приплоду, то он не сомневался, что подношение монетки этому камню принесет ему ту самую свинью.

Сэр Джеймс Дж. Фрэзер. «Золотая ветвь»[44]

Эндрю уставился на Пеннимана, покуривавшего трубку на темной веранде. Внезапно его переполнили страхи Пиккетта с его видениями рыб-собак и тайных сообществ. Табак в чаше трубки Пеннимана горел ярко и напоминал глаз, повисший в воздухе вечернего полумрака. Эндрю открыл дверь и заглянул внутрь, включив свет на крыльце.

– Я дома! – прокричал он, чтобы Роза не думала, что он вернулся позже, чем вернулся.

Роза ответила ему откуда-то из дома.

– О-о, – сказала она.

Эндрю повернулся к Пенниману и пожал плечами.

– Решили посидеть в темноте?

– Да, – последовал ответ. – Я нахожу ее странным образом успокаивающей – темноту. Это как в утробе. Или во гробе. Занятная штука – язык. Он полон таких созвучий. Наводит на размышления. Правда?

– Конечно, наводит. – Эндрю сел напротив него, с этого места он мог видеть через окно Розу, которая не сидела без дела на кухне. Зрелище это носило утешительный характер, хотя и вызывало у него смутное чувство стыда, и он вдруг поймал себя на том, что судорожно вспоминает, куда задевал все свои малярские принадлежности. Утром, пока жара еще не началась, нужно будет сходить в гараж. Много времени на это не уйдет.

Около кресла Пеннимана валялась сегодняшняя газета. Помятый лист лежал в полутьме поверх стопки, словно Пенниман прочел в нем что-то, ему не понравившееся, и смял в ярости. Было в ней что-то странное, что привлекло взгляд Эндрю. Он наклонился, чтобы разглядеть получше, и обнаружил, что это никакой не помятый газетный лист, а пухлая рыбка-оригами с маленькими колючими плавниками, сложенная из листов «Геральд», отведенных под комиксы. Вид этой рыбки вызывал у Эндрю тревогу, хотя почему, он не мог сказать.

Туман клочьями двигался по газону, заволакивая деревья, растущие у бортового камня. Дул мягкий океанский ветерок, под его порывами скрипели ветки деревьев близ свесов веранды, а ветерок летел дальше, вздыхал в кустах и нескошенной траве, закручивал туман в вихри. Легкий туманец почему-то идеально подходил к белому костюму Пеннимана и его дымящейся трубке. Он смерил Эндрю заговорщицким взглядом и сказал:

– Я некоторое время прожил на Востоке. – Он кивнул на рыбку-оригами, словно объясняя свои слова. – Изящные вещицы, верно? Как лепестки цветка. Густой туман отчасти рассеется к ночи, как спешащие годы, как сама жизнь. – Он вздохнул и устало взмахнул рукой, возможно, очерчивая контуры жизни.

Эндрю кивнул. Он не выносил Пеннимана. Этот человек вел себя так, будто находится на сцене.

– А я так и не освоил умения складывать бумагу, – сказал Эндрю. – Даже колпак не смогу сложить.

Пенниман уставился на него, словно в ожидании еще чего-то, чего-то философского, словно упоминание бумажных колпаков само по себе не могло быть сутью откровения Эндрю. Рука Эндрю подрагивала на колене. Он широко улыбнулся.

– А вот сестра у меня умела. Она могла сложить… что угодно.

Пенниман раскрыл кулак, сопроводив это действо изысканным движением запястья. На его ладони лежала монета в четверть доллара. Он посмотрел на Эндрю широко раскрытыми глазами, словно говоря: «Смотри, что будет». Одним ловким движением большого пальца он подкинул монету и