Короткая ночь - Мария Теплинская

— Ты сронил? — спросил он каким-то странно встревоженным голосом.

— Хведька камень бросил, — покачал головой Митрась.

— Так я и думал, — тихо вздохнул дядька, опускаясь на колени возле погубленных цветов. Голос его звучал устало и даже не удивленно. Лицо его застыло, как неживое, руки словно сами собой бережно извлекли из груды мусора несчастное растение. Словно ребенок, он бережно подул на листья, сдувая с них темную земляную пыль.

Это было последней каплей. Митранькина оторопь куда-то исчезла, из глаз потоком хлынули слезы.

— Дядь Вань, — всхлипнул он, порывисто обнимая его. — Ты ни журись, ладно? Мы ее снова посадим! Она отживет, они знаешь какие живучие!

От этих слов дядька вдруг ожил, быстро, порывисто заговорил:

— Тише, тише, Митрасю, не то совсем поломаешь! Ну конечно, мы ее посадим! Конечно, отживет, еще лучше будет, что ж плакать-то! Подай-ка мне лучше веник…

Ночью Митрась долго не мог уснуть: не давал покоя этот гадкий случай с геранью. Хведька… свой… друг… Как же он мог? Он ведь так любил дядю Ваню, и дядя Ваня всегда был добр к нему… Что же могло случиться, отчего же вдруг такое?..

Он насторожился, услышав голоса на дворе. Говорили немного приглушенно. Один голос, несомненно, принадлежал дядьке; другой был тоже молодой и очень знакомый, но вот чей?

Он встал, на цыпочках подобрался к открытому окну, спрятавшись за белой завеской. Осторожно выглянул — и увидел, наконец, дядькиного собеседника. Тот стоял к нему вполоборота — ростом чуть ниже дядьки, по-прежнему худощавый и стройный, разве только немного раздался в плечах. И на шею по-прежнему спускались все те же крупные пушистые кольца кудрявых волос. Да, несомненно, это был Вася Кочет.

— И что же — ты это так и оставишь?

— Что с них взять? — бросил Горюнец. — Горбыли — они и есть Горбыли убогие!

— Ну знаешь ли! — возмутился друг. — Нынче кветку сшибли, завтра скотину твою потравят, а там и красного петуха подпустят! Ты все терпишь, потому как грех на тебе, а Хведька вовсе даже и не поэтому тебе гадит! Он ведь к Алесе твоей подступал, я сам слышал! Думал, что коли она теперь… того… женихов ей теперь не видать — так вот он, Хведька, бери готовенького!

— И что же? — как будто встревожился Янка. — Согласилась?

— «Согласилась»! — передразнил Василь. — Э, да ты, видно, совсем ее не знаешь! Кабы согласилась, Хведька тебе в окна камни бы не кидал! Да, кстати, ты про Михала-то слыхал?

— А что такое с Михалом? — не понял Горюнец.

— Ну как же! — Вася едва подавил смешок. — Засылает сватов к Даруньке!

— Два сапога — пара! — хмыкнул Янка.

— Пусть, мол, она и не так собой хороша, да зато честная девка.

Хлопцы вновь приглушенно рассмеялись.

— Да вот еще что я тебе скажу, — голос Васи вновь стал серьезным. — Про мальца твоего… Сколько ты его можешь за печкой прятать? Шило-то в мешке не ухоронишь, да и ему несладко приходится. И потом — все равно ведь узнает, найдутся у нас добрые люди…

— Я сам ему расскажу, — ответил Янка. — Только не теперь… Пусть сперва дух переведет.

Когда дядька вернулся в хату, Митрась уже добросовестно и невинно посапывал в угол подушки. Он слышал, как дядька подошел совсем близко и недвижно стал над самой его головой, пристально и недоверчиво глядя. «Как славно догадался я отвернуться», — подумал Митрась. Он где-то слышал, будто тех, кто не спит, а притворяется, дрожат ресницы.

Глава двадцать первая

О том, что Митрась вернулся в Длымь, знал пока один только Вася. С Янкой Горюнцом уже давно никто не желал иметь дела; и если за ним самим еще кое-кто настороженно приглядывал, то его хату старались далеко обходить, словно боясь об нее запачкаться.

А впрочем, и тут бы люди, пожалуй, что-нибудь бы да разведали, да только отвлекло их еще одно несчастье, случившееся на этот раз в Голодай-Слезах. В то же утро, когда Митрась вернулся в Длымь, утонул в Буге Апанас. Смерть его была нежданной и какой-то очень уж смутной. Никто не мог уразуметь, с чего это вдруг Панька пошел купаться, ибо всем было известно, что воды он не любит, и к Бугу его кренделем не подманишь.

— Верно, Господь покликал, — скорбно вздохнула тетка Варвара, у которой он жил.

Отпевали раба Божия Афанасия в приходской церкви. Меж темных убогих стен и потускневших икон торжественно и страшно желтел свежий тесовый гроб. Чадили и трещали, разбрызгивая мелкие горячие капли воска, церковные свечи; от них тянулся едкий и мглистый черный дым. По углам и под сводом церкви жутко отдавался звучный и равнодушный голос отца Лаврентия, читавшего отходные молитвы.

Народу пришло немного. Была тетка Варвара с семейством, был кое-кто из соседей; была Катерина из Островичей, мать покойного; пришло несколько дворовых, еще помнивших бойкого смуглявого хлопца, которого молодой панич брался обучать «манерам». Пришла даже Леська — и все молча дивились, видя слезы на ее глазах.

Она и сама не вполне понимала. Почему ее так душат слезы, почему она вообще пришла сюда. Но с тех пор, как в Длымь принесли весть о гибели Апанаса, она не могла больше думать о нем как о злобном своем мучителе с покореженным разумом. Не было ей облегчения от того, что не больше гадкого обидчика, что никто больше не толкнет ее лицом в колючий боярышник, не ударит ногой, не измажет комом грязи праздничного наряда. Лишь одна мысль томила и выжигала ее изнутри: что никогда не увидит она больше его глаз — прозрачных, светло-серых, словно камешки на дне мелкой быстрой речушки.

Когда подошла ее очередь прощаться с покойным, и она, обмирая от волнующего ужаса, приблизилась к гробу, то была поражена, каким красивым и чистым вдруг оказалось его лицо, не искаженное более уродливой злобной гримасой, каким четким и тонким был восковой профиль, желтевший на белом изголовье в ореоле мелких темных кудрей, чуть прижатых бумажным венчиком. Леся наклонилась над гробом, коснулась губами холодного лба.

— Прости, — прошептала она, навсегда отпуская свои прежние детские обиды.

На погосте, когда трое мужиков водружали крест над свежей могилой, Леся услышала, как тетка Варвара вздохнула сквозь слезы.

— А какой он остатние дни счастливый был! Цыганка в местечке ему нагадала, что увидит он скоро отца и брата. Вот и свидятся теперь… на том свете!

— Но как же так? — не выдержала Леся. — Отца его днями схоронили, это верно. Но ведь брат-то жив?

— Один брат жив, — пояснила Варвара. — А был еще второй, то младенцем помер. Ты того помнить не можешь, тебя тогда еще и на свете не было. Да и опять же: сколько их у него еще было, братьев-то! Та же Катерина потом еще двоих родила, от того же отца… да только про тех он и знать не хотел, об одном только и думал: как бы в панские любимцы выбиться… Эх, Панька, голова твоя непутная!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});