Короткая ночь - Мария Теплинская

— Кому выдал? — насторожилась она.

— Яроське…

Это случилось в тот страшный день, когда его, избитого и связанного, привезли в Островичи. Он едва передвигал ноги, в глазах все плыло и качалось — тот самый гайдук, недоброй памяти Стах, что вез его в седле, слишком крепко ударил по затылку. Он мало что соображал, когда его тащили под локти пред ясные очи пана Ярослава — сперва по ступеням, потом по ковровой дорожке — пока, наконец, не швырнули на пол перед креслами, где восседал молодой барин.

Его всегда занимала личность пана Ярослава, пресловутого Яроськи. Так и разбирало запретное любопытство, когда кто-нибудь ненароком поминал его в разговоре. И вот накликал — видит его теперь воочию. Видит — и разглядеть не может: перед глазами лишь два расставленных колена в серых брюках да белая холеная рука, больно ухватившая за чуб.

— Ну-с, что скажем? — прозвучал над ухом никогда прежде не слышанный голос.

Лица не рассмотреть: лишь светлое дрожащее пятно перед глазами. Только звон в ушах да этот голос — красивый, звучный, молодой, но неприятный, злобно-холодный.

— Молчишь? — усмехнулся Яроська. — Ничего, скоро заговоришь. На конюшню!

Его снова поволокли — по ковровой дорожке, потом вниз по лестнице, затем по двору — туда, где помещались хлева и конюшни.

Он смутно помнил, как с него сорвали свитку, затем рубаху и распластали на дубовой скамье вниз лицом. Кто-то уселся ему на плечи, а другой крепко держал за ноги, пока по голой худой спине гулял арапник. Пан Ярослав присутствовал при экзекуции, стоя в сторонке и зорко наблюдая, чтобы длымский щенок получил должное число полновесных ударов.

Митрась несколько раз терял сознание. Его отливали холодной водой, встряхивали за плечи, о чем-то спрашивали. Потом начинали сызнова.

Насколько он смог понять, от него требовали, чтобы он назвал всех известных ему длымских укрывателей беглых. Митрась никого не назвал — главным образом потому, что никого и не знал. Слышал только про дядьку Макара, но тот ему, на свое счастье, даже не вспомнился.

И вдруг он вообще перестал что-либо чувствовать. Не было больше ни боли, ни свиста арапников, ни ненавистных гайдуцких рож. Замелькала перед глазами светлая золотая рябь, и он отчетливо увидел, что возле самого его изголовья стоит Леся. Каким-то уголком сознания он понимал, что здесь ее просто не может быть, но при этом видел ее, совсем как живую. Видел тяжелые складки паневы, и маленькую смуглую руку, знакомо перебиравшую пестрые бусы на шее, и слегка морщинистую ткань рукава, собранного внизу на узенькую красную тесемку. Видел непокорную каштановую прядь, вьющуюся вдоль виска, и пушистый завиток на шее, и маленькое ухо с серебряной звездочкой сережки. И легкую улыбку на губах, и совсем живое трепетание пушистых ресниц…

— Аленка… — прошептал он одними губами.

К несчастью, пан Ярослав оказался совсем рядом.

— Что? — прозвучал над самым ухом его голос. — Какая Аленка?

Больше Митрась ничего не сказал, но и сказанного оказалось более чем достаточно.

Два дня он пролежал без памяти в темной сторожке, между явью и небытием. Истерзанная спина горела, в голове шел тяжелый звон. Порой кто-то подносил к его пересохшим губам плошку с водой, и он глотал ее жадно, словно желая загасить пылавший внутри огонь. Он не знал, что в эти дни в Островичи приходил дядя Ваня, не слышал, как тот отбивался от свирепых гайдуцких псов, а потом разговаривал со старым сторожем — тем самым, что подносил к его губам воду в глиняной плошке.

А на третий день, когда Митрась уже немного пришел в себя, явился в сторожку пан Ярослав собственной персоной. Вошел и сел на грубо вытесанный табурет, совсем рядом с его головой. Митрась наблюдал сквозь сомкнутые ресницы, как он кривит в усмешке красивые полные губы, как отбрасывает холеной рукой темный кудрявый чуб. И вдруг молодой барин, приподнявшись на табурете, бесцеремонно потеребил его за плечо:

— Эй, ты, дрыхнешь, что ли?

Митрась невольно застонал: Яроська своей хваткой растревожил больное место.

— Ага, проснулся-таки, разлепил очи ясные! Ну так что, будем говорить или снова тебя на конюшне выпороть?

— Не знаю я ничего, — глухо и враждебно процедил Митрась, охваченный ужасом при мысли о новой порке.

Однако Яроська неожиданно засмеялся — снисходительно и почти дружелюбно.

— Ну что ж, верю, что не знаешь, заметил он. — Все, что ты знал. Мы из тебя уж вытрясли.

Глаза мальчика широко раскрылись от изумления и ужаса: что же он мог рассказать? Кого он мог выдать в беспамятстве?

— Да-да, — продолжал Ярослав. — И про Аленку твою все мы теперь знаем. Ты погоди, через денек-другой привезут ее хлопцы в имение — сама все расскажет, как беглых девок по амбарам да погребам прятала.

Митрась оцепенело глядел на своего мучителя, по-прежнему ничего не понимая. Какие девки? Какие погреба? О чем он говорит? Или это другая Аленка?..

Пан Ярослав, весьма довольный произведенным эффектом, гордо поднялся и прошествовал к дверям, слегка постукивая каблуками. Но перед самым выходом вдруг обернулся и весело заметил:

— А хороша она, твоя Аленка, ничего не скажешь! Брови черные, очи карие, сама вся вот такая, да? — он нарисовал в воздухе изящные контуры старинных песочных часов, которые Митрась успел заметить у него в кабинете.

Пан Ярослав вышел, негромко стукнув дверью. Митрась остался один, ощущая лишь безграничный ужас содеянного и слыша в тишине тяжелые удары собственного сердца. Как же это могло случиться? Ведь по всем приметам выходит: та самая Аленка, наша… Но, Иисусе-Мария, он же ничего такого о ней не знает, ни о каких беглых девках слыхом не слыхал, чтобы она их прятала! Он просто не мог ничего такого о ней рассказать…

И, тем не менее, р а с с к а з а л…

Пришел сторож — небольшой сухонький старичок с добрыми глазами, чем-то напомнивший ему деда Юстина.

— Отошел, никак? Ну, добре! — дед отечески растрепал его всклокоченную шевелюру. — Ну, теперь на поправку пойдешь, скоро и совсем на ноги встанешь!

— Что со мной теперь будет? — спросил Митрась.

— Не знаю, — дед пожал сухим плечиком. — На скотный двор, я думаю, определят — хлева чистить. Да ты не журись, это лучше, чем в доме. По крайности, не у них на глазах!

— Ну, это бы еще ничего, — облегченно вздохнул Митрась. — А то я дома навоз не выгребал, эка невидаль!

— Ты слышь, — дед наклонился к самому его уху. — Дядька-то твой, Янка, приходил давеча.

— Дядя Ваня? — просиял Митрась. — Он… здесь был?

— Был-то был, да что с того толку? — развел руками старик. — Псов на него спустили — едва отбился! Он после придет.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});