Инквизиция: Омнибус - Дэн Абнетт

Возвращение в прохладные туннели Подцеркви исполнило Гхейта большим облегчением, чем он мог предположить. Всё ещё не отойдя от неожиданных событий вечера, голова гудела от мыслей и чувств — его особенных слабостей. Он следовал за Арканнисом и Трикарой по катакомбам, и приглушённая суета среди смоляного сумрака вокруг лучилась вниманием других маелигнаци; неуклюжие и идиотские или лощёные и злые, они следили, как он проходит мимо, с безразличием, которое — в этом он обманывал себя — граничило с презрением. Говоря по правде, он интересовал их не больше, чем все остальные. Маелигнаци внимали лишь прямым приказам Совета.

Они никогда особенно ему не нравились: избавленные от закомплексованности и страданий, которые приходят лишь со способностью чувствовать. Для них была животная простота, абсолютная преданность и преклонение перед волей Матери (проводником которой, как регулярно не забывал напомнить Совет, служили примации), чему Гхейт порой завидовал.

Воспоминания о расправе над губернатором Ансевом (пищащим, как крыса, толстые сухожилия на локтях и коленях рассечены и кровоточат) наполняли Гхейта виноватым удовлетворением. Подарок, как сказал Арканнис. Подарок, чтобы помочь ему выпустить злобу и ярость, распиравшие разум, словно опухоль, сбивая мысли и притупляя чувства. Он был поражён скоростью, с которой события потеряли ясность, заманив его в самое сердце какого-то невероятного и запутанного обмана. Магус, изображающий инквизитора, изображающего кардинала; Гхейт с удовольствием воспользовался шансом отвлечься от смятения, потерявшись в тумане жажды крови.

Ненадолго он вкусил звериную простоту своих собратьев. Ненадолго он позволил монстру покинуть эмоциональную клетку и галопом пробежаться сквозь хрупкую оболочку абстрактного мышления и рассудка, которая была его главной слабостью. Ненадолго он попробовал, что значит быть маелигнаци — настоящим, искренним, чистым, а не проклятым Матерью уродом с разумом человека.

Ненадолго он вкусил кровопролитие, и когда смотрел вниз на дело своих рук, на когти, блестящие и липкие от человеческой крови, на искромсанное желе плоти, которое было всем, что осталось от губернатора Ансева — он восторгался полнейшей животной очевидностью этого.

Длилось это, конечно, недолго. Да и как могло быть иначе? За мгновения путы надежд и мечтаний сплелись заново, оковы и самообман достоинства, ответственности и сентиментальности восстановились, иллюзорный ганглий эмоций снова сжал в своих щупальцах мозг, словно какой-то хищник. И сейчас, час спустя, источая тяжелую вонь высыхающей крови, он снова шагал среди конгрегации Матери как пария, как чудище, как урод.

Его чувства к облачённому в пурпур кардиналу тоже было трудно определить. Где-то в тёмных уголках разума он не мог отрицать, что угли обиды всё ещё тлеют, но, давным давно поняв, что подобные сантименты — лишь симптомы его аномалии, изо всех сил старался не обращать на них внимания. Вокруг всего этого вращалась беспорядочная и кипучая туманность из веры и недоверия; спутанные клубки впечатлительного благоговения, неприязни, изумления. Он любовался ловкостью приёмов «инквизитора», восторгался запутанностью обманов Арканниса, но превыше всего остального старался понять своё отношение к мотивам этого человека. Кардинал, инквизитор, магус: который из них был настоящим Арканнисом?

Гхейт держался в шаге от своих спутников, Трикара — снова надевшая капюшон и запахнувшая плащ — поражала его в той же степени, что и её хозяин. Он задал вопрос, который не давал ему покоя с того момента, как он увидел её, ещё там, в превратившемся в разорённый склеп Тороидальном зале:

— Что она такое?

Арканнис подмигнул, на лице неторопливо появилась снисходительная улыбка, которая снова заставила Гхейта ждать какой-то обманчивой полуправды, какого-то сомнительного ответа.

— Ты слышал, — спросил кардинал, — об эльдар?

Гхейт не слышал. Невообразимое объяснение кардинала заставило его вцепиться в те немногие идеологические опоры, что ещё остались в жизни. Выяснить так поздно, что человечество — не единственная раса среди врагов Матери, что на самом деле существуют мириады цивилизаций и культур, разбросанных среди звёзд, одна другой могущественнее и страшнее — и каждая жестока, зашорена и враждебна к простой привязанности и преданности Церкви Матери: Гхейт на миг почувствовал будто падает.

— Семя Матери, Гхейт, посеяно среди каждой расы. Ты думаешь, заражение ограничивается податливой плотью человечества? Ты думаешь, избранники Матери не процветают где-то ещё?

— Ч-что?

— Эльдар, орки, тау, хруды… Контагии — адаптивная порода, дитя.

— Я не по…

— Трикара маелигнаци, как и ты.

— Н-но… Но её предки не люди?

Очередная улыбка, теперь — признание правильного ответа.

— Очень хорошо… — Арканнис поджал губы, глядя с ледяным напряжением, как Трикара рядом пускает слюни и хихикает.

— Печально, — сказал он. — Биология эльдар гораздо менее… груба, чем человеческая. Заражение требует намного больше поколений, чтобы достичь мутации примациев. К тому времени, обычно, сообщество гибридов обнаруживают и зачищают. Эльдар без бдительности — ничто. Я нашёл Трикару случайно в ходе своих путешествий. Она из пятнадцатого или шестнадцатого поколения, насколько я могу сказать. Хех — абсолютно безумна, конечно, но довольно опустошительна, я думаю, ты согласишься. И она делает что приказано. Разум эльдар — странная штука, Гхейт… Блестящий, острый, многогранный… но его так легко разбить. Как фальшивый бриллиант.

С этим Арканнис вынырнул из какого-то похожего на транс самонаблюдения, в которое погрузился, и нетерпеливо щёлкнул пальцами, собирая отделение штурмовиков в середину Тороидального зала.

— Контагии, — объяснил он в ответ на косой взгляд Гхейта и стянул противогаз с одного характерно отсутствующего пустоглазого лица для демонстрации. — Я заставил Совет предоставить их под моё попечение. Думай о них, как о жертвенных агнцах.

Без какой бы то ни было устной команды Трикара затуманилась на месте; серия мимолётных отпечатков пронеслась, словно кусочки паззла, перед глазами Гхейта. Тут он заметил руку, там коготь, мелькнувшую улыбку или подмигивающий глаз. А потом не осталось ничего, кроме мяса, красной дымки и хихиканья Трикары.

— Будет похоже, будто здесь произошла перестрелка, — сказал Арканнис, осматривая сцену проницательным взглядом. — Они обнаружат трупы с пулевыми ранениями и решат, что штурмовики в панике палили во все стороны. Пытались убить врага, который — хех — уворачивался от пуль и резал их на куски. Они всегда слепы к самым очевидным объяснениям, эти человеки.

Гхейт огляделся и увидел, с осознанием, которое тряхнуло его от окантованных железом ботинок до макушки окостеневшего черепа — словно огромная кровавая волна врезалась в сознание, — что он был одним из трёх оставшихся живых в помещении, полном изрубленного и расчленённого мяса. Он не мог с уверенностью сказать, какие чувства это в нём вызывает, но, когда Арканнис уводил его и Трикару прочь, в затхлую городскую ночь, не мог отрицать, что часть его — какой-то тёмный дикий кусочек, который жил несмотря на его проклятие разумом — жаждала остаться на месте увлекательной бойни.

Сейчас, после возвращения в прохладу Подцеркви, подобные абстракции выглядели далёкими и бесплотными, их затмила реальность смоляных ниш и альковов туннелей. Шаг Арканниса, измеряемый ритмичным стуком посоха, уводил Гхейта и его спутников всё глубже, в частные помещения примациев-советников, мимо кельи его хозяина и дальше, неумолимо приближаясь к зарешёченному входу в личные владения архимагуса Иезахили.

* * *

Стальной сапог военного положения обрушился на Гариал-Фол с намеренной жестокостью при полном одобрении своего владельца. Маршал Делакруа со штатом советников разрешил превышение полномочий при контроле и усмирении, в чём ему давно отказывали, и ввёл второпях придуманные правила комендантского часа в погоне за гражданским сдерживанием. Не помогло.

Действия Делакруа были характерно прямолинейными. Приняв ответственность за подготовку города к потенциальной войне, он принялся подпитывать страхи населения с почти высокомерным презрением: объявляя о своих полномочиях через медиавизоры и телевещательные каналы, гремя из громкоговорителей для публичных сообщений, глядя с недовольной угрозой с уличных экранов и новостных ауспиков. Зло повсюду, предупреждал он. Еретики, подстрекатели — гнездо убийц в сердце города. Он решил, вероятно, что его подопечные ответят покорностью, рождённой страхом, и любезно подчинятся полицейской администрации, полной решимости обеспечить им безопасность и спасение.