Всё тот же сон - Вячеслав Кабанов

Страшный вывод. По форме — софизм, но она шла от сути, ощущаемой ею. Ею — поэтом. Повторяю, формулировочка легкомысленная, походя, в скобках брошенная, — так нельзя! Но мысль сама… ох-ох-ох!.. как на размышления наталкивает. Да нет, — с «КОНТР» я не согласен, и абсолютно, но вопрос поставлен: что дальше? Для поэта. Петь славу? — От серца! А-а…

Ну хорошо… А потом?

По нотам?

Из Риги в Москву

8 сентября 1965 г.

Вчера я безумно устала на работе, потом ходила в прачечную за бельём, потом стояла в очереди за продуктами. Короче, домой дошла почти что «на четырёх». Писем не ждала — только позавчера получила. И вдруг… о, радость! Целых два! Не описать. На пятый этаж взлетела одним махом. Во мне всё билось и пело. Ты мой родной, ты мой любимый.

А потом плакала над твоими письмами. Что же это происходит? Всё у нас пошло кувырком с тех пор как мы разъехались. Я чёрт знает где работаю, ты сидишь вообще. Тоска! Тоска! Зачем нам это всё? Неужели мы с тобой ничего не стоим? Нами можно жертвовать? Зачем? Зачем? И ещё, хотя бы сами собой жертвовали, а то мне всё кажется, что это кто-то считает возможным приносить нас в жертву, что это кто-то жертвует нами, нашими чувствами, нашими жизнями. А на это, ей-богу, никто не имеет права.

Наше расставание бессмысленно и преступно. Нам надо быть вместе. Это элементарно. Это ясно нам обоим. Это ясно всем, хоть немного знающим нас порядочным людям. В чём же смысл? В том, чтобы мучаться, ломать жизни, чтобы всё летело кувырком? И ведь летит.

Не сердись на меня за всё это. Но я думаю: не надо этого года. Это плохо кончится. Это уже хуже плохого. Я не хочу, не могу так. Это не истерика. И на тебя никакой злости. Наоборот, я чувствую, как тебе плохо. Я знаю, что и ты не можешь без меня. Я чувствую это в каждом твоём письме. И если я говорю, что мне жалко нас, то неизвестно, о ком я больше говорю. Но я чувствую, что сил на эту жизнь у меня не хватает. Иногда мне кажется, что лучше бы нам расстаться. Хоть было бы всё ясно. Но всё во мне протестует против этого. Я мучаюсь ужасно. И за себя, и за тебя. И я всё меньше способна поверить, что так и должно быть, что мы должны жертвовать собой.

Ах, эти письма! Я не могу жить только ими. В них ничего не скажешь, ничего не передашь. Ими не заменишь нашей близости. Милый, ведь писать мы можем всю жизнь, так больше никогда и не встретившись. Разве это жизнь? Ведь мы же не можем жить врозь. Так зачем, зачем эти мучения? Ради бога, не надо ни тебе, ни мне этого «креста». Это ужасно, мой любимый, моя единственная радость. У меня всё плохо, плохо. Мама рвётся тебе написать, что я гуляю и чтобы ты приезжал. А я гуляю очень мало. Мне осточертели «любовники» за несколько дней. Но однажды я не пришла домой ночевать. Специально, чтобы показать матери, что я буду делать то, что хочу. Господи! Что было! А я мирно проспала всю ночь. Какая всё это гадость!

Родной мой, давай не будем ждать год. Ни к чему хорошему это не приведёт. Только ненужные мучения. Подавай на развод (это необходимая в СССР формальность для прописок и прочего) и приезжай ко мне. И работу найдём, и жить будем по-человечески. А то с тобой ушло от меня всё, что было интересного и стоящего в жизни. Все мои интересы. Я ничего не читаю, ничего у меня и нет читать. Не знаю, что и делать.

Что же это будет? Родной, вместе нам будет легче всё. Господи, как я всё заранее знаю, даже издалека. Я пишу тебе: «Не смей становиться домохозяйкой!» Получаю письмо: «Я становлюсь домохозяином». Не смей! Не смей! Не смей! Ты должен быть человеком, а не домашней прислугой. Мне обидно за тебя. И за нас.

Прислал бы что-нибудь почитать толковое. Слушай, придумай что-нибудь и приезжай на пару дней, всё обмозгуем. Денег я тебе вышлю, если надо. О господи, увидеть бы тебя, увидеть.

Я знаю, всё это бесполезно. Ты не приедешь. И всё-таки я жду. И то хоть что-то.

Ты пишешь так часто, большое спасибо. Это огромная радость каждый раз. Я тоже много пишу. Просто последние два-три письма я послала простыми, и они долго идут.

Не сердись за письмо. Но твоё положение так расстроило меня. И мне всё кажется, что если бы мы были вместе, то всё было бы и легче, и лучше. А сам ты собираешься, кажется, плыть «по воле волн». Если бы я не работала, я бы приехала в Москву, может быть, что-то сделали бы. Но я никак не могу. Никак. Славинька, не сиди без дела, ищи, ищи, ищи.

То, что я сейчас пишу письмо тебе, это просто свинство. Мне надо работать. Так что пора кончать.

Потом будет другое настроение, напишу «человеческое» письмо и не буду тебя мучить.

Из Риги в Москву

Сегодня 11 сентября. Это значит, прошло немногим больше месяца как мы расстались. Всего месяц! А мне кажется, что вечность. Впереди, по крайней мере, 11 месяцев. Что же это будет?

Твои письма так поддерживают меня. Сам факт того, что они есть. Но ты же знаешь сам, заменить они тебя не могут. Я просто пропадаю в этой паршивой Риге.

Я устала печатать идиотские каталоги.

Из Москвы в Ригу

14 сентября 1965 г.

О твоей работе. Это же максимум на год. При любых обстоятельствах ты оттуда уйдёшь. Это вре-мен-но!

… Вовка Митрошин сказал, что мне надо пойти в райком комсомола на Покровке. Это известный «дом-комод». В стиле рококо. Вовка сказал: спросишь Залмаева, это ответственный за печать, он что-нибудь устроит.

Я и пошёл. Смотрю — знакомая морда. Да, Лёва Залмаев — один из наших комсомольских боссов, кончил в 63 году. Обхождение, конечно. Не спросив ещё, кто я (а пришёл я в неназначенное время), встаёт, жмёт «порывисто» руку: «Залмаев! Садитесь». Сказал я ему. «Подожди, — говорит, — Слава, мне тут надо дописать». Сижу минут десять. Даёт мне «Новый мир» № 8 посмотреть, чтоб не скучал. Сижу ещё полчаса. Оторвался. «Ну, рассказывай. Наш институт кончил?» И начал. «Чем занимался? Что интересует? Чего бы хотел? В редакцию? Кем? Есть, видишь ли, главный редактор, заместитель…»

— А есть, — говорю, — литературные сотрудники!

— Да, есть, конечно… А в школу почему не хочешь?… Ну вот что могу я тебе предложить: в «Московский комсомолец» на внештатную работу. Что напишешь, за то и заплатят. Платят мало. Конечно, я не могу тебя направить в «Литературку» или в «Вечёрку» — это солидные органы, и есть много безработных, имеющих бóльшие основания эту работу получить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});