Всё тот же сон - Вячеслав Кабанов

И вот, к предпоследнему году ХХ века стараниями кинорежиссёра и Юриного преданного друга Юлия Файта вышло наборное, но с факсимильными вкраплениями издание «Монохроник» под эти названием: «АУА».

АУА — это вот что.

Юра в «Монохрониках» писал о первом вскрике человека от его рождения:

— Уа!

И о последующем звуке, окликающем затерянный мир и уходящих, пропадающих друзей:

— Ау!

В целом же жизнь человека, как Юра понял, укладывается в сочетание двух этих слитых в единое вскриков:

— АУА.

АУА — и кончена жизнь. АУА — и привет!

Книга, слаженная Юлием Файтом, кончается факсимильно воспроизведённой записью Коваля в его «Монохрониках», которую я воспроизвожу наборно (если кто-нибудь вздумает то, что я сейчас пишу, набрать):

Мне надоела череда дней.Всё —чередуются,чередуются,день за днём, день за днём!Надоело ужасно, а не хочется,чтобы кончалось.

Помянув так или иначе Юру, мне всегда трудно остановиться, чему свидетельством вот эта моя запись о «Монохрониках», о том, что это такое, и как они были изданы… А тема моя была совсем иная. Тема была — встреча с Генрихом Сапгиром, но не моя, а Юры Коваля. Встреча эта запечатлелась в изданных «Монохрониках»:

Я бродил меж пицундийских сосен, рисовал загорающих дам из Кузбасса, как вдруг увидел двух мужчин в кожаных чёрных пальто. Один был бальзакоподобен…

Бальзакоподобный вдруг бросился ко мне, и мы расцеловались. Ведь это был Генрих Сапгир.

— Генрих, боже мой, Генрих!

— Юрочка!

… Короче, мы оказались у Генриха в номере Дома творчества киношников.

— Я теперь водку не пью, — объяснил мне Генрих, — давай коньяку.

И он вытащил из шкафа коньяк «Реми Мартэн». Тут же мы и выпили прекрасный коньяк, смеялись, вспоминали, и Генрих рассказывал, что они вместе с Брусиловским <художник-модернист> делают такие альбомы-книги…

— А как вы их издаёте? — наивничал я.

— А во Франции, во Франции! — кричал Генрих.

Как-то удивительно было для меня, что безбедно живёт Генрих в СССР… издаёт во Франции книги, и всё — вроде бы — ничего.

Да и как не удивиться: кожаное пальто, Реми-Мартэн, Франция и — СССР.

Вот какие удивительные вещи случались в нашем прошлом государстве с небесталанными людьми, вовсе не вписанными в государственный строй! Ведь чёрное кожаное пальто было не то что недоступно Ковалю, он, страдая от постоянного безденежья безо всякого уныния, никогда бы и не подумал о таком приобретении для себя при случае выпавшего стихийно денежного дождя… А вот низкорослого и кряжистого Сапгира я прямо так и вижу в кожаном пальто до пят, не говоря о Реми-Мартэне и вообще об его умении, не только ему присущем, хорошо пристроиться в противном ЭСCЭСЭРЕ.

И, знаете ли, не случайно Юра — в рассказе об этой встрече — вспомнил, правда, мягко, первое своё знакомство с Генрихом, когда тот говорил, между прочим, Ковалю:

— Ну ты, как там тебя, сбегай за водкой.

Игоря Холина я после мастерской на Абельмановке, ни разу не видел, но встреча с ним всё же случилась.

В 1989 году в издательстве «Прометей», организованном по новым уже временам при МГПИ (нашем институте), вышла тоненькая книжечка (брошюрка) стихов Игоря Холина с рисунками Виктора Пивоварова, и по случаю эта книжка попала ко мне. Я раскрыл её и ещё под впечатлением встречи двадцатичетырёхлетней давности кисло её пробежал. Потом оставил. Но позже, по прошествии времени, она мне попала снова на глаза, и я её всё же прочитал.

Книжка эта называется «ЖИТЕЛИ БАРАКА» и по издательскому оформительскому стилю напоминает ныне раритетные выпуски двадцатых годов. Название же не содержит никаких аллюзий, там всё про жителей реального московского барака, без обобщений и социальных метафор. Сейчас про бараки мало кто помнит, потому что их изжили роскошные пятиэтажки, коих медленное умирание мы теперь тоже видим. Впрочем, эти мои соображения никакого смысла не имеют, потому что в «ЖИТЕЛЯХ БАРАКА» нет ни социологии, ни физиологических очерков. Но там присутствует (теперь я это вижу) — чёрт побери — поэзия. Правда, поэзия именно Игоря Холина, что и хорошо, и всегда для поэзии необходимо.

Она на кухне жарила картошку,А он пришёл туда за кипятком.Вдруг Любка увидала их в окошко,И рассказала Таньке шепотком:«Слыхала, Машка спуталась с Тимошкой?»Но дело было, собственно, не в том:Она на кухне жарила картошку,А он пришёл туда за кипятком.

Опоясывающая замкнутость этого стиха мне кажется совершенной

* * *

В пивной накурено. Петров торчит у стойки.Получка вся. Теперь конец попойке.Домой он не спешит, предчувствуя расплату.Ленивый летний день катит лучи к закату.

Последняя строка, завершающая накуренную пивную, рождает воспоминание о Василии Жуковском… И это — очень хорошо.

* * *

Он говорил: «Я люблю их тела», —Речь между ними о женщинах шла.

Тут ничего и говорить не надо.

На четвёртой сторонке этой книжки — портрет Холина, нарисованный В. Пивоваровым. Портрет углом полуобрамляет подпись:

Вы не знаете Холина,И не советую знать.

В 1992 году (25 марта) «Независимая газета» поместила небольшой очерк Жанны Васильевой о Холине. Там вспоминаются «ЖИТЕЛИ БАРАКА», а портрет Холина, исполненный Пивоваровым, хоть и назван «шаржем», зато описан портретом: «… непочтительная пристальность взгляда, ипохондрическая усмешка, несолидная худоба».

Жанна Васильева задавала Холину вопросы, а он отвечал:

С лёгкой руки Вани Бруни и Юрия Павловича Тимофеева (в «Малыше» Тимофеев был главным редактором, а Бруни — главным художником) я начал писать детские стихи…

Это он говорит о пятидесятых годах. Тогда и позже уход нетрадиционных поэтов и прозаиков в детскую литературу был обычен. Этим путём — по счастью — пошёл и Коваль. Но как мне жаль, что Игоря Холина я получил в мастерской на Абельмановке, а не из чутких рук Юрия Павловича Тимофеева! Всё могло быть для меня совсем иначе.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});