Работа с риском (сборник) - Андрей Кивинов

Эх, не судьба мне в Красной Армии послужить…

Здравствуй, неволя!

Представляю заголовки завтрашних таблоидов.

Через три часа, когда солнце клонилось к закату, а в далеком Петропавловске-Камчатском уже забрезжил рассвет, меня пригласили для дачи показаний. Перед этим уточнили, нуждаюсь ли в помощи переводчика. Иными словами – протрезвел ли.

В ответ я мужественно усмехнулся.

Не представляете, как порой неприятно вспоминать молодость. Едва я переступил порог кабинета, время отмотало пять лет назад. Те же стены, та же икона святого Феликса, тот же стол с треснувшим стеклом, тот же сейф, та же груда костей и черепов в углу…

Шучу! Сейф другой!

И человек другой. Не Добролюбов. Но наверняка из той же ударной плеяды мастеров.

Сейчас помощь начнет предлагать.

– Ну что, успокоился? – Тон не сказать, что дружелюбный, но и не оскорбительный.

Я молча кивнул головой. Не стал объяснять, что, в принципе, и не возбуждался.

– Что ж, тогда познакомимся. Моя фамилия Булгаков. Александр Михайлович. Оперуполномоченный криминальной милиции.

Руку не протянул.

Булгаков, надо же… А начальник у них не Достоевский, случайно?

– А ты у нас кто?

– Наручники можно снять? Россия подписала европейскую конвенцию о недопустимости допросов в наручниках. Ну и руки затекли…

– Драться не будешь?

– Не буду… Отвечаю. Если вы не будете.

Булгаков встал из-за стола и расстегнул оковы. Чуть полегчало. В мозг пошла кровь.

– Так кто ты у нас?

Я представился. Согласно уставу, без выпендрежу. Фамилия, имя, отчество, год и место рождения, прописка, сословие, серия и номер паспорта, ИНН, судимость, место работы (вернее, безработицы), семейное положение, вероисповедание и партийная непринадлежность.

– Судимый? А почему я тебя не знаю?

«Если бы я знал всех ментов в городе, то угодил бы в Книгу рекордов Гиннеса. Или в психушку».

– Это вы меня спрашиваете?

– Ну да, верно, – смутился Булгаков, – это я должен спросить себя… Короче, уважаемый Павел Андреевич, в принципе, я тобой заниматься не должен: преступление очевидное, раскрывать тут нечего. Это работенка участкового, но он после рейда спит.

– Преступление? – светским тоном уточнил я.

– Конечно. И не одно. Во-первых, публичные призывы к насильственному изменению конституционного строя Российской Федерации. До двадцати лет.

– Да ну?

– Шутка. До трех. Тоже шутка… Хулиганство. Грубое нарушение общественного порядка, сопровождающееся применением насилия к гражданам. До двух лет. Во-вторых, причинение вреда здоровью средней тяжести. Имеется в виду перелом носа. Не помню точно, но не меньше трешника. Вот такое преступление. Теперь хочу послушать твою версию.

Я, как умел, рассказал. Наверное, у Михаила Задорнова получилось бы смешнее, но, как говорится, чем богаты… Культурно отдыхали с девчонками, обсуждали последнюю книгу Акунина, выпили всего по пинте эля. Я вышел по нужде, а когда вернулся, то увидел непорядок и благородно вступился за друга Германа.

– Герман? Случайно, не Суслятин?

– Ну Суслятин… Какая разница, если его ногами пинали?

– Ну, в общем, никакой. Но лично для тебя было бы намного лучше, если бы он был почетный гражданин города. Или, к примеру, заслуженный педагог России… Усекаешь разницу?

– Нет.

– Один из потерпевших, между прочим, инвалид второй группы.

Ха-ха-ха! Плоха та комедия, где не бьют инвалида, не швыряются тортами и не уничтожают народную реликвию!

– По нему не скажешь. А спрашивать как-то неудобно.

– То есть ты выполнял свой гражданский долг, а не злостно хулиганил?

– Ну да. А что же мне, смайлики им посылать? Вы Герку тоже забрали?

– Я про Суслятина, вообще-то, от тебя услышал.

– Так позвоните ему! Пусть подтвердит.

– Позвоним… Только вряд ли он что-то подтвердит. Ведь махач он затеял. Мужики его не трогали – стояли, пиво пили. К тому ж от них есть заявление и справки из травмпункта, а от Суслятина – ничего.

Булгаков кивнул на пачку бумаг.

– Здесь объяснения свидетелей. Целых три штуки. То есть общий счет – пять два в их пользу. Победа по очкам. А с учетом твоей неприглядной биографии – практически нокаут. Сценарий ты знаешь: следователь – ИВС – тюрьма – суд – строгий режим… Ничего не поделаешь: у благородства и хулиганства есть общая составляющая: то и другое делается от чистого сердца и, к сожалению, без мозгов.

Запахло баландой и вертухайскими сапогами. Блин, реально запахло… Мать, наверное, не перенесет… Кран-то я так и не починил.

– Да погодите… Это же был обычный махач! Ну, не поделили что-то, подрались – завтра помиримся. Какие проблемы? Чего сразу тюрьма? А почему не расстрел?

– На расстрел введен мораторий, – серьезно ответил Булгаков, – а чтобы помириться, надо отсюда сначала выйти. А кто ж тебя выпустит?..

Выдержав паузу, он веско обронил:

– …За просто так.

Намек понятен. Ну, хоть про помощь не плетет, как его предшественник.

Что ж, поторгуемся. Скорей всего, речь пойдет о долларовом эквиваленте.

– Значит, есть варианты?

– Варианты есть всегда. – Оперуполномоченный закурил тоненькую дамскую сигарету. Наверняка изъятую у какой-то бандитки.

– Сколько?

– Ты имеешь в виду денежные знаки?

– Их самые.

– Я похож на оборотня?

Вообще-то, судя по шмоткам, не очень. Но они же хитрые – маскируются, в «Хуго Боссе» днем не шастают. Только по ночам. Поэтому я неопределенно пожал плечами.

– Нет, меня не интересуют денежные знаки. Вообще-то, конечно, интересуют, но не в данном контексте.

Грамотные какие… говорят так красиво – заслушаешься.

– А что же тогда?

– А сам не догадываешься?

– У нас здесь что, эфир с Галкиным? Тогда мне нужен звонок другу или помощь зала. А лучше – возьму деньгами.

– Ты еще ничего не выиграл. И вряд ли выиграешь… Короче, хватит тут в остроумии соревноваться, я и так завис. – Булгаков сменил тон на жесткий. – Даешь какую-нибудь тему, а я даю возможность договориться с терпилами.

– Какую еще тему?

– Например, про Суслятина. Есть у меня подозрения, что живет он не на трудовую копейку. Совсем не трудовую. Или про Тихоню. Тоже очень перспективная личность, не говори, что не знаешь такого… Всё, естественно, между нами.

Этого следовало ожидать. Что они еще могут предложить? Или стучи, или плати.

Богатый выбор.

– А нет ли третьего варианта? – на всякий случай уточнил я.

– Конечно. Ты садишься.

– У меня есть время подумать?

– Да. Целая минута. – Булгаков перевернул сувенирные песочные часы, стоящие на столе.

Собственно, если бы я даже и хотел, то ничего бы про Геру не рассказал. Кроме того, что на зоне он приторговывал травкой, которую поставлял продажный прапор-вертухай. Но вряд ли этот наркотрафик заинтересует господина уполномоченного. Как и наши совместные вечеринки. С Тихоней тоже пусто. Тихоня на то и Тихоня – лишнего не сболтнет.

Когда упала последняя песчинка, я отрицательно покачал головой.

– Увы… Ничего не знаю. И рад бы в рай, да яйца не пускают…

– И рад бы, говоришь?..

– Да… И если что-нибудь узнаю, тут же… Вы понимаете…

– Я тебя за яйца не тянул. И за язык тоже.

Булгаков вытащил из стола чистый лист бумаги и положил передо мной. Затем протянул авторучку, стилизованную под ментовскую резинку, тьфу ты, дубинку.

– Сейчас дашь подписку. Что обязуешься сообщать мне о готовящихся или совершенных преступлениях. Потом я разрешу позвонить Суслятину, чтобы он договорился с потерпевшими.

– А нельзя обойтись без бумажных формальностей? Я вам и так расскажу.

– Нет, – жестко ответил Булгаков, – как только сдаешь что-нибудь серьезное, я возвращу бумагу тебе.

– А если, к примеру, я ничего не смогу найти?

– Придется постараться. Сам понимаешь, долго такая бумажка без дела лежать не может. Максимум полгода. А потом где-нибудь случайно потеряется. Например, в «Эрмитаже». Нет, ты пойми правильно. Я не сволочь и не беспредельщик. Но как иначе? Тебя выпусти без подстраховочки, а потом бегай, лови по всему Питеру. Согласись, не гуманно.

Н-да… Хорош выбор. Как у приговоренного к смерти. Что предпочитаете – топор или клубнику со сливками? Конечно, топор! Тонуть в сливках вкусно, но мучительно.

Будь на моем месте киношный или книжный герой, он скомкал бы бумагу и гордо швырнул в морду Булгакову, а авторучку-дубинку воткнул бы ему в глаз.

Но вся беда в том, что я не герой, а реальный человек, которому совсем не хочется в тюрьму. Я уже успел на собственной шкуре узнать, что такое «собачник», ШИЗО, маски-шоу, лагерная баланда и холод барака.

Поэтому я не комкаю бумагу и не использую авторучку в качестве заточки. Просто смотрю в глаза Булгакову:

– Слушай, отпусти меня, а? Ну, зачем я тебе сдался? Я помогу… Потом.

Булгаков несколько секунд раздумывает, постукивая зажигалкой по пепельнице, затем забирает бумагу и авторучку.

– Ладно… Пойдем.