В открытое небо - Антонио Итурбе

скале перчатку, и она летит в пропасть. Жевать ледяную, обжигающую язык тушенку не получается, и он глотает ее не жуя.

И продолжает спускаться. Рана на бедре саднит, а ушибленный локоть спустя какое-то время начал сильно болеть. Истощение делает его неловким. Он снова падает и на этот раз вынужден цепляться ногтями, чтобы не скатиться по склону в пропасть.

Встает и продолжает идти. Теперь он не способен даже занимать себя метафизическими вопросами. Его мозг как замороженная тушенка, которую он проглотил и от которой теперь тошнит. Он только передвигает ноги. И даже уже не помнит, почему он это делает.

Солнце начинает клониться к закату. Еще одну ночь он не переживет. Он это знает. Еще немного – и организм откажет. Но, несмотря ни на что, он продолжает спускаться с горы. Ему кажется, что склон стал немного более пологим, но он не уверен. Перед глазами все уже плывет, очертания теряются. Он не знает: просто темнеет, или это он умирает. И вот тогда он видит на земле это, или ему только кажется, что видит. Сомневается. Приходится остановиться и оценить еще раз – веки распухли. Не наклоняется, потому что не думает, что сможет разогнуться, но ведь он вырос в деревне, так что он точно знает: эти темные шарики – ослиный помет.

Шарики вроде пунктирной линии, и он механически идет по ней. Словно Мальчик-с-пальчик по дорожке из черных крошек. На ногах держится с большим трудом. И через несколько сотен метров он его видит.

Это осел.

– Ослик!

Голос его подводит. Но, проводив осла взглядом, он видит ее. С противоположного берега речушки на него смотрят черные глаза женщины, в которых больше удивления, чем страха. И рядом с ней появляется смуглый, с черными, как смоль, волосами мужчина. Гийоме, инстинктивно прибегнув к универсальному, хранимому в извилинах нашего мозга с незапамятных времен языку, тянет к ним руки.

Мужчина идет к нему, но все вокруг уже исчезает. И он падает на землю, как кукла-марионетка, которой перерезали нити.

После бесплодного утра, когда он нарезал бесконечные круги над безлюдными горами, Тони, пав духом, возвращается на своем «Лате» в Мендосу. Желания разговаривать с кем бы то ни было у него нет, и он идет выпить кофе в трактир неподалеку от аэродрома. Он знает, что скажут ему аргентинцы: гора взяла его себе. А у него уже не осталось сил, чтобы с ними спорить. Так что он нехотя ковыряется ложкой в тарелке супа, когда вдруг дверь резко открывается и в проеме показывается голова механика.

– Гийоме нашелся!

У обедающих останавливаются челюсти. Всю неделю на первых полосах всех газет главной новостью была новость о пропавшем летчике, его фотография уже успела появиться в траурной черной рамке.

На глазах у всех этот француз-переросток в двубортном костюме выскакивает из-за стола, свалив на пол тарелку и чудом не перевернув стол. И стремглав несется на полосу, а разгневанный официант бежит вслед за ним, размахивая счетом.

На аэродроме ему сообщают, что поступил звонок из полицейского участка Сан-Карлоса, маленького городка, расположенного к югу от них.

– Но… он жив?

Ничего не понятно. Никто ничего не знает. Карт, которые бы могли показать, как добраться до Сан-Карлоса, нет, но ему указывают дорогу, что ведет туда практически по прямой, и он собирается лететь прямо над ней на низкой высоте. Забирается в самолет вместе с механиками, и они взлетают.

Тони летит над дорогой и молится всем известным ему богам, чтобы Гийоме оказался жив. За несколько километров до Сан-Карлоса они замечают движущуюся по той же дороге навстречу им целую процессию машин и нескольких всадников, которые машут им руками. Тони вовсе не нравится этот караван автомобилей, он похож на траурную процессию. Но садиться все равно надо. Он перелетает через ряд тополей и садится на крошечном пустыре, едва не угодив колесом в канаву, что могло бы привести к катастрофе. Но вовремя выруливает, и они торопятся спрыгнуть на землю.

Машины стоят посреди дороги и ждут. Водитель головной машины распахивает заднюю дверцу своего старенького «Форда». Какой-то мужчина с впалыми щеками, красной обожженной кожей, весь в царапинах и синяках, с большим трудом вылезает из машины, опираясь на дверцу.

– Анри!

Тони сгребает его в объятия. Они плачут. Плачут, как дети. Они и есть дети. Механики уважительно снимают фуражки, словно им явлено чудо.

– То, что я сделал, – прерывисто шепчет ему на ухо Гийоме, – клянусь тебе, не сделало бы ни одно животное.

Тони с помощью механика осторожно несет его в самолет, а народ кричит здравицы и «Ура!» летчику, который совершил то, что до тех пор не удавалось никому. Его усаживают в кресло, Тони застегивает на нем ремень безопасности. Глаза Гийоме на изможденном лице смотрят на него, и, прежде чем забыться сном, он успевает произнести несколько слов:

– Тони, я тебя видел там, наверху… а ты меня видеть не мог.

– Были и другие самолеты, которые тебя искали… Откуда ты знаешь, что это был я?

– Никто, кроме тебя, не стал бы летать над вершинами так низко.

Глава 55. Озеро Бер (Франция), 1930 год

Мермоз, засунув руки в карманы плаща, ходит кругами возле радиорубки воинской части. Накрутил уже столько, что проложил в поле борозду. Новости о спасении Гийоме туманные, в каком состоянии его обнаружили, непонятно.

Из приоткрывшейся двери выглядывает солдат:

– Месье Мермоз! На ваше имя получена радиограмма из Сантьяго-де-Чили, отправитель – месье Сент-Экзюпери.