Дети города-героя - Ю. Бродицкая

грибами. Другие заботы поселились в каждой избе.

— Вставай, Гена, — будил поутру дядя Павел, — на поле пойдем.

Гена постепенно привыкал к тяжелому крестьянскому труду.

Вечерами за столом вполголоса вели разговор старшие.

— В Вышлево всех кур позабирали, коров увели…

— И до нас доберутся, — вздыхала тетя Саша.

— Ясное дело, — соглашался дядя Павел. — Читала распоряжения?

— Читала…

Геннадий тоже видел постановления оккупационных властей, которые вывешивались в центре села. Там все было расписано: и о том, куда и когда можно ходить, что дозволяется делать, а чего нельзя.

Только и читали: «Запрещается… запрещается… запрещается…»

Непрошеных гостей недолго пришлось ждать и в Буряске. Как-то погожим днем въехали в деревню на нескольких повозках солдаты в грязно-зеленых мундирах.

Начались грабежи. Забирали яйца, мед, молоко, кур, коров. Тащили все, что на глаза попадется.

— Разбойники, бандиты, — говорила тетя.

— Ладно, хоть гарнизон не у нас стоит, — пытался успокоить жену дядя Павел.

Но от этих слов легче не становилось.

Однажды возвращался Геннадий из Олтухова, оно в двух километрах от Буряски. Шел медленно, задумавшись. Вдруг слышит: догоняет повозка. Остановился. «Неужели эти гады?» — подумалось ему. Обернулся. Нет, какая-то тетка, одна на повозке. Когда поравнялись, попридержала лошадь.

— Садись, сынок, подвезу.

Примостился Геннадий сбоку, молчит.

— Из Буряски ты? — спросила.

— Оттуда.

— Чей будешь-то? Нездешний, что ли?

— Из Ленинграда. А я вас знаю, — неожиданно сказал Геннадий. — Вас тетей Олей звать.

— Верно, — удивилась женщина.

— Тетя Оля, — подтвердил еще раз Гена, — а фамилия ваша Быкова.

— Тоже верно. Да и тебя я вспомнила. Светлов ты. Так?

— Так. Светлов Гена я.

— Это ты с отцом гостил здесь летом…

— Мы каждый год приезжали.

— А в Олтухово зачем ходил?

— Просто так, делать-то все равно нечего.

— Эх, ты, делать нечего, — усмехнулась тетя Оля и пристально поглядела на Геннадия.

Опять помолчали. Геннадий чувствовал, что сейчас произойдет что-то необыкновенное. А тетя Оля через несколько минут спросила:

— Немцы в деревню приходят?

— Бывают.

— Ты и замечай все.

— А что замечать? — удивился Геннадий.

— Все: сколько их проходит по дороге, куда путь держат, какое оружие, на чем разъезжают…

— Ну замечу, а потом что?

— Потом? — переспросила тетя Оля. — Потом запиши на бумажку… В Олтухово-то все равно ходишь. По опушке леса тропинка вьется, видел? Дуб там большой примечал? В нем дупло есть. В то дупло записку и клади.

— Тетя Оля! Это партизанам? Да?

— Много будешь знать — скоро состаришься, — засмеялась Быкова. — А сейчас слазь. Пойдешь один. Смотри, о разговоре нашем никому ни звука.

— Да что я, маленький! — обиделся Геннадий.

Так Геннадий получил свое первое задание.

Теперь, когда фашисты проезжали мимо деревни, Геннадий не прятался в избе, а торопливо бежал к околице. За полуразрушенной банькой сидел он до тех пор, пока не промчится последний мотоцикл, не прогромыхает последняя повозка. Все заприметит, запомнит, а наутро уже в дупле лежит записка.

Никогда не залеживались донесения в этом своеобразном почтовом ящике.

Круг обязанностей юного разведчика расширялся. Теперь он ходил и в дальние деревни, даже туда, где стояли фашистские гарнизоны. Искал оружие, брошенное в полях и на лесных просеках.

Как-то раз под вечер пришел Геннадий к дубу с очередной запиской. Огляделся, как обычно, по сторонам, ничего подозрительного не заметил. Наклонился, положил записку и вдруг услышал шаги.

Первая мысль была — бежать. Но далеко ли убежишь? Нет, теперь уже поздно. Оглянулся. Видит, человек из лесу вышел, все ближе и ближе подходит. Не немец, это видно. А вдруг — полицай? А человек уже рядом. Остановился, поглядел на Гену, улыбнулся. «В случае чего, молчать буду», — решил Геннадий.

— Давай знакомиться, Светлов, — произнес наконец незнакомец. — Я Быков Иван Кузьмич.

— Здравствуйте, — обрадовался мальчишка.

И как же ему не радоваться?! Он уже знал, что Быков — командир того самого комсомольского партизанского отряда порховчан под названием «За Ленинград», которому он помогал.

Внимательно расспросил командир паренька, похвалил за смекалку, за смелость. Прощаясь, сказал:

— Будь осторожней, остерегайся предателей, без приказа сам ничего не затевай. — Помолчал и вдруг спрашивает: — Тимофея Погодина знаешь?

— Дядю Тиму? Мельника? Знаю.

— Поезжай к нему на мельницу на телеге. Он тебе кое-что даст, а ты в лес за Олтухово доставишь. Понял?

— Понял, — ответил Геннадий.

Так юный разведчик стал и снабженцем отряда. Тимофей Погодин грузил на повозку муку, зерно, а Геннадий отвозил в условленное место нужное партизанам продовольствие. Пригодилась и лошадь, подаренная несколько месяцев тому назад красноармейцем на дороге.

Все было бы хорошо, если бы не подвела мальчишечья наивность. Услыхал Геннадий как-то, будто немцы собираются занять отцовский дом, который стоял заколоченным много лет. И, ни с кем не посоветовавшись, пошел в комендатуру выяснять. В комендатуре начали мальчишку допытывать — кто отец, как Геннадий оказался в деревне, чем занимается?

Кое-кто, вероятно, заприметил, как Геннадий на лошади отправлялся в лес.

— В Олтухово ходишь? — спрашивает староста.

— Хожу, — отвечал Геннадий, а сам лихорадочно думал: «Что этому, лупоглазому, известно? Нет, ничего он знать не может. Так что от всего отказываться буду».

— А зачем ходишь?

— Просто так. Делать-то нечего.

— А в лес ездил для чего?

— За валежником, хоть тетку Сашу спросите…

— Лучше правду говори, — начал злиться староста. — С партизанами связан?

— Какие еще партизаны? — удивился Геннадий.

Так ничего и не выпытал фашистский холуй, наградил паренька парочкой затрещин и приказал полицаям отвезти в Порхов. Там на Ломаной улице, в доме № 2, находилась тюрьма.

Лежа на дощатых нарах, без подушки, без одеяла, с тоской глядел Геннадий на узкое, зарешеченное окно. Никогда в жизни не знал он неволи. А сейчас за решеткой! И день-то какой — первое сентября!

Тоскливо на душе. Гена отвернулся к стене, чтобы соседи по тюремной камере не увидели слез.

Неволя хуже непосильной работы, хуже голода. А кормили так, чтоб только ноги не протянуть: банка баланды из верхних капустные листьев и 200 граммов хлеба.

Однажды ночью раскрылась дверь камеры:

— Все на выход! — закричали полицаи.

Криками, прикладами подгоняли заключенных. Толпа, окруженная солдатами с собаками на поводках, подошла к железнодорожной станции. Началась погрузка в товарные вагоны. Людей набили полный вагон. Утром поезд остановился, подгоняемые палками заключенные вышли на какой-то станции.

— Это же Тулюблю, — узнал кто-то, — под Старой Руссой.

Так Геннадий Светлов оказался в концентрационном лагере.

На окраине деревни стояло гумно, окруженное колючей проволокой. Сюда и загнали арестованных.

Утром всех построили, и офицер объявил:

— Хорошо работать — есть кормить, плохо работать — нет кормить. Не слышит приказ — расстреливайть, нет работы — расстреливайть, побег — расстреливайть…

Все чаще лужи покрывались утренним ледком, холоднее дули осенние ветры.