Дети города-героя - Ю. Бродицкая

пистолет скользнул из мертвой руки в опаленную боем траву.

Так и стоял комбат перед глазами деревенских мальчишек, убитый, но непобежденный. О нем-то и вспоминал Женя Кухаренко.

— А вон твое начальство будущее, смотри. — Дежурный показал на костер, где кружком сидели молодые партизаны. То и дело оттуда слышался смех. Видно, рассказывали что-то очень интересное. Высокий, стройный лейтенант, туго затянутый ремнями, с пышными волосами, был в центре. Это и был Арефьев Михаил Осипович — помощник командира бригады по разведке. Нового бойца дежурный подвел к нему.

Арефьев внимательно оглядел Женю, прищурившись, заложив руки за ремень, чуть покачиваясь с пятки на носок.

— Так ты, значит, из Ленинграда? Хороший город. — Он задумался на минуту. — В музее Суворова бывал?

— Не успел.

— Так. Жаль. А кто таков Суворов, знаешь?

Женя встрепенулся:

— Знаю, он через Альпы переходил.

Женя хорошо помнил виденную когда-то в «Огоньке» картину, где на переднем плане солдат, с ошалелыми глазами, придерживая треуголку, скатывается куда-то вниз, в тартарары.

— Ну, а какой основной суворовский закон?

— Не знаю.

Он действительно никогда об этом не слышал.

Женя испугался. Все, не бывать ему в разведке. В лучшем случае, в хозвзводе воевать придется, при дяде Иване. Лейтенант почувствовал, что боец Кухаренко совсем скис, и пришел на помощь.

— Ну, успеешь еще, узнаешь, не беда. И не такие дяди теряются порой. Значит, запомни для начала: первый суворовский закон для разведчика — «глазомер, быстрота, натиск». Стрелять-то умеешь?

Женя встрепенулся:

— Умею. — А потом поправился: — Немного.

— Ну, а где, например, север, можешь определить?

Опять боец Кухаренко почувствовал, что не брать ему «языков», не мчаться на лихом коне в разведку. Опять пришли тоскливые мысли о хозвзводе.

— Чему же тебя в школе учили? — Арефьев ехидно прищурился.

— А я в кружке занимался, авиамодельном, планеры делал. Стихи еще учили к сбору.

Жене казалось, что все это было во сне, где-то давно-давно, как в Древней Греции, о которой им рассказывали на уроке истории. И Ленинград, и Кожевенная линия, и корабли на Неве, освещенные в праздники гирляндами электрических огней. А на самом берегу, склонив голову, в раздумье стоит бронзовый адмирал, заложив руку за борт адмиральского сюртука. Крузенштерн. Стоит ли он сейчас там? Ленинград в кольце врагов. Но он борется. И не знают учителя из 4-й школы, и ребята, и вожатые, что пионер Женя Кухаренко сейчас чуть-чуть не стал разведчиком у боевого командира Арефьева. Но не возьмет его лейтенант в разведку. Мало только ненавидеть фашистов. Надо еще столько знать! А он может заблудиться в трех соснах.

Но лейтенант взял к себе бойца Кухаренко. Учил его сам ориентироваться по звездам.

— Вон, видишь ковш Большой Медведицы? А прямо от ручки звезда — Полярная. Держись ее и всегда на север выйдешь. И Ленинград твой там, на севере. А если звезд нет, смотри на деревья. Мох всегда с северной стороны бородой нарастает. Соображаешь?

Женя кивал головой и запоминал. Лес шумел где-то вверху, постукивая ветками, словно подсказывая юному разведчику и помогая ему.

Утром, просыпаясь, Женя находил на себе два полушубка. Кто-то ночью прикрывал его. Потом он сообразил, что один полушубок был арефьевский, с большой темной заплатой на боку. Это мета. Командир нарвался на засаду, и клок пулей вырвало. Дядя Иван не мог найти в своем хозяйстве овчины, подходящей по цвету. И хотя щеголеватый Арефьев сам перерыл все старье, пришлось пришить темную заплату.

— Меченый будет, не спутают, — ворчал дядя Иван, суча дратву варом.

Разведка работала без отдыха. Надо было точно разработать маршрут для похода. Все дальше и дальше в тыл врага уходили группы. Женя умолял Арефьева взять его с собой, но тот только отмахивался:

— Успеешь. Наперед батьки в пекло не лезь.

— Надо бы обстреляться парню, Михаил Осипович, — пытались «ходатайствовать» за Женю разведчики.

Арефьев был неумолим. Но вот как-то вечером лейтенант вошел в землянку и, заметив Женю, приказал:

— Готовься. Сегодня примешь боевое крещение. Пойдешь на «рельсовую» войну.

Женя уже знал, что это за война. Партизаны разрушали железнодорожное полотно, выводили из строя огромные участки.

Вместе с подрывной группой отправился и Кухаренко. Он, тащил на спине мешок с толовыми шашками, похожими на бруски серого хозяйственного мыла, которые покупал когда-то в керосиновой лавке, на углу Кожевенной линии.

Партизаны были вооружены гаечными ключами, как обыкновенная ремонтная бригада. Одна группа готовила взрыв, а другая разбирала полотно. Рельсы снимали и бросали в озера, в речушки. Шпалы сжигали на кострах, чтобы оккупанты не смогли быстро восстановить полотно. Женя смотрел во все глаза с восхищением. Так их, гадов, пусть-ка попробуют теперь увозить добро с нашей земли.

Возвращались на базу кружным путем. В соседней деревне только что побывали каратели. Догорали головни. Плакали женщины на пожарище. На скотобойне на железных крючьях висели люди. Палачи подвешивали их за ребра. На шее замученных болтались бирки с надписью: «Они помогали партизанам».

Партизаны сняли шапки. Кто-то из бойцов заслонил Женю от страшного зрелища. Не надо ему видеть, мал еще. Но командир группы повернул Женьку лицом в сторону повешенных:

— Пусть видит. Он — боец, должен знать. Смотри, парень, запоминай.

У Женьки помутнело в глазах и к горлу подступила тошнота. Он оглянулся. Бойцы стояли хмурые, сжав винтовки. И он тоже сжал покрепче кулак так, что ногти впились в ладонь, и от этого дурнота прошла и осталась только ненависть. Злая, жгучая.

Пришел день, когда Арефьев сам взял его в разведку. В деревне, по предварительным данным, были фашисты. Но сколько? Незамеченным пройти трудно. Кто пойдет? Добровольцы-разведчики шагнули вперед:

— Я!

— Я!

— Я!

Женя тоже шагнул и закричал тонким от волнения голосом:

— Я!

Арефьев усмехнулся, вздохнул и, словно нехотя, ответил:

— Да, сегодня, видимо, ты. Больше некому. Сдай оружие.

Женька про себя возмутился. Он ждал этого момента столько дней, чтобы наконец пойти в бой с оружием в руках, выстрелить хоть в одного фашиста, увидеть, как он свалится от его пули. И вдруг без оружия? Но вслух ничего не сказал, — к этому времени понял уже, что такое дисциплина.

Арефьев повернул Женьку, оглядел придирчиво со всех сторон. Дернул за рукав, оторвал с треском лоскут. Так, теперь лучше, а то больно ладная кацавейка. Сапоги тоже похуже бы надо. Откуда у бродяги такие крепкие сапоги? Котомку еще надо, пару кусков хлеба.

— Запомни, ты беженец, отбился от родных. Из Вилейского района пробираешься к тетке в Витебск. Понял? Ну, иди. — Арефьев потрепал его по затылку. — Помни — «глазомер, быстрота, натиск». — И подмигнул сначала одним, потом другим серым