Тайны войны - Юрий Корольков

Наступили сумерки. Фрашон и Морен решили заночевать в опустевшей деревне. Ночью все равно никого не найдешь.

Рано утром проснулись от тяжелого гула. По шоссе в ту сторону, куда вчера отошел полк, катились немецкие танки. Схватив винтовки и ранцы, солдаты выскочили во двор и огородами пробрались за деревню.

– Выходит, теперь мы сами себе командиры, – сказал Фрашон. – Давай подаваться на север. Говорят, там стоит английская армия.

Полем вышли к проселку и обочиной дороги, обсаженной молодыми деревьями, пошли на север. Было еще очень рано, но по дороге уже катились охваченные паникой толпы беженцев. Распространялись самые невероятные слухи, говорили, будто немцы заняли уже Седан. Но толком никто ничего не знал.

V

Падение Седана, взятого с ходу германскими войсками, произвело впечатление грома, разразившегося среди ясного неба. Под сводами Венсеннского замка, в штабе генерала Гамелена, царила растерянность. С первых же дней управление войсками оказалось нарушенным. Терялись полки, штабы, целые армии. Германские части продвигались к Лаону, направляя свое острие в сторону Парижа. Париж мог чувствовать себя в безопасности еще одну, может быть, две ночи.

За минувшие сто лет жители французской столицы пять раз видели с колокольни собора Парижской богоматери, как вырывается пламя из жерл германских пушек. Пять раз за одно столетие слышали парижане грохот надвигающейся канонады. Повторится ли в шестой раз упрямая история минувших десятилетий или произойдет великое чудо?

За восемь месяцев «странной войны» город не подвергался никаким испытаниям. Ни одна бомба за это время не упала на кровли домов. Ни одна воронка не безобразила бульваров и скверов. Теперь, в ожидании неминуемых ужасов, Париж был в панике. Толпы осаждали вокзалы, уходили пешком через заставы, рвались из Парижа, словно из зачумленного города. Владельцы машин первыми покидали особняки. Бросали все, мечтая о литре бензина. Люди переставали верить даже в чудо, но чудо вдруг свершилось.

В субботу, ровно через неделю после того, как началось германское наступление, немецкие танковые колонны, двигавшиеся к Парижу со скоростью в тридцать пять – сорок миль в сутки, неожиданно повернули на запад, потом на север, в сторону побережья, к Ла-Маншу. Это было страшнее вторжения, в столицу. Немецкие генералы охотились за живой силой, добивали разрозненные армии. Они охотились за близкими тех женщин, что рвались сейчас к билетным кассам на парижских вокзалах. Смерть петляла вокруг их мужей, но кто это знал? А Гитлер не торопился вступать в обреченный Париж. Днем раньше, днем позже, – какая разница!

Новость искрой, поднятой ветром, разнеслась по всему городу: враг повернул, завтра немцы не будут в Париже. Это показалось спасением. Можно хоть собраться по-человечески. Можно уехать не в такой спешке и тесноте. Говорят, обещали пустить дополнительные автобусы. А может быть…

В душах объятых страхом людей теплилась надежда на новое чудо. Ведь повернули же немцы на запад! Возможно, выдохлись. Может быть, у них, как и у беженцев, не хватает бензина. Даже приговоренные к смерти не теряют надежды до последней минуты…

Город жил надеждами, сомнениями, слухами. В правительственных учреждениях отменили эвакуацию. Кто-то видел, как на Сан-Доминик в военном министерстве с грузовиков сваливали обратно какие-то ящики. Значит, угроза отпала. Дай бог!..

Настоятель собора Парижской богоматери в белом одеянии служил благодарственную мессу, молился о спасении города, о победе.

В храме пели псалмы. Это было вечером, когда в сумерках химеры Нотр-Дам погрузились во мрак и только каменные кружева колоколен, резные шпили собора выступали на угасшем небе. С ушедшими в сумрак химерами, казалось, отошла и опасность.

К набережной Сены Жюль Бенуа возвращался пешком. Надо экономить бензин. Сейчас он на вес золота, а такси не достать ни за какие деньги. По ступеням Нотр-Дам спускалась женщина в скромной черной одежде. Жюль по привычке с нагловатой развязностью заглянул ей в лицо. Женщина ответила взглядом, полным умиротворенной скорби. В заплаканных глазах скользнула надежда. Видимо, приняла его за офицера – журналисты обрядились в военную форму. Жюль отвернулся. Сейчас он тоже хотел бы во что-то верить, надеяться, но попробуй поверь, – черт знает что происходит.

Жюль зашагал дальше по серым улицам. Синие, замаскированные фонари еще не горели. Бенуа чувствовал себя растерянным и злым. Мысли перескакивали с одного на другое. «Гамелен провалился, это ясно. Премьер вызвал Вейгана из Сирии. Этот пожестче. Собирался в июне наступать на Баку… Нож в русском масле… Едет теперь расхлебывать кашу. – Жюль невесело усмехнулся. – А жену, конечно, лучше бы отправить к тестю. Надо же было простудить ребенка. В такую погоду… Подумаешь, насморк! Доехали бы преспокойно. Просто женское упрямство». В душе поднялась неприязнь к жене. Искал, на ком бы сорвать дурное настроение.

Он никогда не видел Лилиан такой строптивой. Она отказалась ехать, пока не поправится дочка. Ни Жюль, ни месье Буассон так и не могли уговорить. Тесть, конечно, не стал ждать. Виноторговец не из храброго десятка. Как у него хватило еще смелости пробраться в Париж! На обратный путь пришлось доставать бензин. Горючее в городе исчезло в мгновение ока. В бензоколонках ни одной капли. Будто его кто-то выпил. Теперь дерут бешеные деньги за каждый галлон. Спекулянты!.. Тесть уже, наверно, сидит в своей дыре, в Фалезе. Захватил тетушку Гарбо и уехал.

Рассерженный упорством жены, Бенуа ушел утром из дому, не дождавшись отъезда тестя. Но что это? У ворот Жюль увидел его «пикап», прикрытый брезентом. Буассона встретил на лестнице. Спускался вниз с подушкой и пледом – шел ночевать в машину. Боялся, чтоб не угнали. Жюль было прошел мимо, в потемках не узнав тестя. Тот первым окликнул его:

– Жюль, это ты?

– Да.

– А мы не уехали. Решили задержаться. Немцы не идут на Париж. Это верно?

– Да, они повернули.

– Слава богу! Может быть, обойдется. Доктор сказал, у девочки ничего страшного, через несколько дней можно ехать… Я зайду еще. Посмотрю машину и подымусь.

В квартире стоял содом. Раскрытые чемоданы, разбросанные вещи… Пахло лекарством. Жена ставила Элен горчичник. Посмотрела на Жюля лучистыми глазами. Искала примирения.

– Ты устал, Жюль. Все еще сердишься?..Прости меня! На днях мы уедем. Только бы не перешло в бронхит…

– Делай как хочешь. Мне надоели капризы.

Жюль прошел в кабинет. Заплакала Элен, – вероятно, горчичник начал щипать. Лилиан склонилась над дочерью:

– Потерпи, потерпи, крошка! Скоро мы поедем к дедушке… Тетушка Гарбо, может быть, пора снять?

– Нет, нет! Еще одну минуту. – Гарбо стояла с часами и близорукими глазами смотрела на циферблат.

Уехать не пришлось ни через пять дней, ни через неделю. Доктор опасался воспаления легких. Он приходил каждый день, успокаивал, но ехать пока не советовал. Нужно подождать еще день-два. Виноторговец терзался сомнениями: ехать одному или ждать? На виноградниках самое горячее время, без него там все пойдет прахом. Нужен свой глаз. А Лилиан как одержимая. Совершенно не спит. Осунулась, похудела. Откладывает отъезд со дня на день.

Жюль почти не бывал дома, иногда не ночевал. Когда приходил, скупо отвечал на расспросы тестя. Обстановка дома его раздражала. Вокзал, а не квартира. Новости были разные. Вейган принял командование. Войска заняли новую оборону вдоль Соммы. Ее называют линией Вейгана. Верден пал без сопротивления. Коммунисты призывают защищать столицу, но Париж решили объявить открытым городом. Полиции раздали карабины. Приказано расстреливать на месте всех, кто попытается готовить оборону.

Месье Буассон комментировал события. Зять уклонялся от разговоров. Мрачно отсиживался в кабинете. Лилиан пропускала все мимо ушей, с утра до ночи была занята дочкой. Единственной слушательницей виноторговца оставалась тетушка Гарбо.

– Война войной, – говорил Буассон, усевшись в кресле-качалке, – а собственность должна быть священна. Если Париж будет открытым городом, его не станут бомбить, сохранятся национальные ценности – Лувр, Нотр-Дам, предприятия. Мало ли что. После войны предприятия тоже должны работать. Мы устраним убытки.

Месье Буассон за всю жизнь не бывал в Лувре, но музей, как и виноградники, был для него символом собственности. Капитуляция бельгийской армии огорчила виноторговца. Он забеспокоился – теперь немцы снова повернут на Париж.

– Король Леопольд снюхался с немцами. Предатель! – Бельгийский король казался ему почти коммунистом. А как известно, коммунисты – против Франции.

В один из дней врач не пришел к Элен. Лилиан прождала несколько часов и позвонила ему домой. Там ответили – срочно выехал из Парижа.

Город пустел, его покидали все, кто имел хоть малейшую возможность выбраться из Парижа. Почему же не мог уехать доктор?