Охота на мух. Вновь распятый - Лев Златкин

Следователь как раз в эту секунду посмотрел на Никиту и, заметив его гримасу, сразу вспомнил о важном деле, открыл ящик стола и достал какую-то бумагу, положив ее перед собой, чтобы не забыть.

А Никита писал свое главное сочинение в жизни, стараясь ничего не упустить и никого не позабыть. Час без перерыва, не давая себе ни малейшего отдыха, он писал и писал, аж рука устала.

Завершив свое сочинение на заданную тему, Никита потер онемевшую кисть и прошептал: «Рука бойца колоть устала…»

Он отнес сочинение и положил его на стол перед следователем, как делал не раз в классе, с тем же спокойствием.

— Написал! — сообщил он с некоторой гордостью.

— Все вспомнил? — спросил следователь, не отрываясь от читаемого дела.

— Вроде все!

— Вроде или все? — уточнил следователь, с сожалением отрываясь от изучения дела, очевидно, очень интересного.

— Если что-нибудь еще вспомню, то обязательно напишу! — поправил Никита.

Следователь дружески кивнул Никите на табурет, привинченный к полу, и Никита сел на то же самое место, где только что сидел его отец. Ему даже показалось, что табурет еще хранит его тепло. Никита вновь вспомнил, как он любил отца, гордился им и почти боготворил его.

И все! Внезапно тепло исчезло, Никита спокойно стал следить за выражением лица следователя, читающего его опус. На первый взгляд оно ничего не выражало. Но это только на первый взгляд. Следователь хорошо владел собой, но, приглядевшись, можно было заметить, как он с удовольствием находил полезное для себя в откровениях Никиты.

А Никита опять вспомнил Стеллу и удивился, что когда-то смотрел на нее как на будущую жену. Даже целовались и ласкались, но его попытки пойти дальше, к брачным отношениям до брака, решительно пресекались, хотя Никита видел, как загорались глаза Стеллы и какого труда стоит ей устоять перед тем же желанием, столь властным над людьми.

«Она не сориентировалась, — с горечью подумал Никита, — и ее „замели“!»

— Неплохо! — восхитился следователь, окончив чтение. — А для первого раза просто хорошо! — похвалил он Никиту. — Я думаю, мы сработаемся!

Никита вопросительно посмотрел на следователя. Чувствовал, что-то непонятное, но важное прозвучало в словах его. Никита замер: «Неужто его возьмут на работу в НКВД?» Но тут же сам понял, что на работу его не возьмут, а будет он бесплатно работать «стукачом». Но ему уже было все равно.

«Стукачом так стукачом! — подумал он даже без горечи. — Жизнь стоит того, чтобы из-за нее пойти на компромисс. Если у Стеллы еще есть шанс попасть в любовницы к начальству, то мне „светит“ только лесоповал. Канал уже построили да и там, говорят, пачками расстреливали и гибли от голода. Но на канале хотя бы за ударную работу досрочно освобождали. А теперь?.. Слухов много, толку мало. Что будет, то будет!»

— Я вас не понял! — сказал он на всякий случай.

— Нет? — удивился следователь. — Тогда прочти внимательно вот эту бумагу и подпиши ее, если согласен.

И он протянул Никите лист бумаги с отпечатанным заранее текстом, который следователь и достал из стола.

Никита с большой охотой встал с табурета, на котором он чувствовал себя арестованным. Стоя прочел бумагу, там было написано именно о том, о чем он думал несколько минут назад. Хоть и впервые прочел, никогда даже не слышал о подобной бумаге, не то что не видел, а впечатление было такое, что он этот текст знает чуть ли не с пеленок, мать в младенчестве пела ему вместо колыбельной.

Никита подписал бумагу, не обсуждая ни условий работы, ни оплаты. Подписал твердой рукой. Все равно назад пути не было. Только вперед! Путь этот был уже определен и высвечен, с него нельзя было ни сойти, ни свернуть. Кому что суждено, тому то и уготовано. Судьба!

«Судьба — индейка, а жизнь — копейка!» — вспомнил Никита старую поговорку.

И где-то в глубине души был рад, что судьба обошлась с ним еще по-божески.

— Заканчивай десятилетку, нам нужны образованные. На язык подналяг. Мне удалось закончить только четыре класса реального училища… — Следователь задумался, а Никита терпеливо ждал, когда он «родит» идею. — Вот тебе первое задание: сойдись поближе со всеми отщепенцами, ты понимаешь, о ком я так говорю, выясни, чем они «дышат», поточнее записывая разговоры, на память не рассчитывай, она часто подводит, в самую неподходящую минуту. Запомни мой номер телефона, как только будет что сообщить, звони.

— Мне можно идти? — спросил Никита, как только следователь замолчал.

— Иди! — следователь черканул на пропуске фамилию, имя, отчество Никиты и протянул юноше. — Возьми пропуск, отдашь часовому, а то не выпустит. А когда вернешься из школы домой, загляни в старенький шифоньер, что вам оставили за ненадобностью. Под бумагой обнаружишь деньги. Их тебе должно хватить до окончания школы. Расходуй экономно, не пей. На бабушкину пенсию вдвоем не проживешь.

— До свиданья! — Никита взял пропуск и направился к двери.

Когда он уже взялся за ручку двери, следователь напомнил ему еще раз:

— Не забудь, ты теперь вдвойне должен держать язык за зубами. Ребятам скажешь, что возили на очную ставку с отцом. С бывшим отцом. Запомни это слово и почаще его употребляй.

— Запомню!

Никита вышел из кабинета, осторожно и бережно закрыл за собой дверь, так, чтобы, не дай бог, не хлопнуть дверью, что могло быть расценено, как проявление неуважения.

«Впрочем, где ему, с четырьмя классами образования, знать смысл выражения: „хлопнул дверью“»? — подумал Никита, но дверь закрыл мягко и тихо, даже без скрипа. «На всякий случай, вдруг где-нибудь слышал?»

Часовой удивленно посмотрел на Никиту. Он всегда удивленно смотрел на людей, которым удавалось покинуть живыми это учреждение. Часовой с большой неохотой выпускал их из здания, считая это недоразумением, браком в работе коллег. «Раз уж попал сюда, значит, за дело. И нечего!» — так примерно выступал он перед своими товарищами, рассуждая за бутылкой водки. Поэтому он долго, минут десять рассматривал пропуск, пытаясь хоть к чему-нибудь прицепиться, что-нибудь найти такое, чтобы, проявив бдительность, можно было еще на какое-то время задержать. Не из вредности, из принципа: вдруг передумают выпускать. За службу было ему обидно… Но в пропуске, к его глубокому сожалению, все соответствовало форме и содержанию. Не найдя ничего, за что можно было бы зацепиться, часовой злобно с размаху наколол пропуск на острый металлический штырь и хмуро кивнул Никите, безмолвно говоря: «Ладно уж, иди, ничего не попишешь…»

Когда Никита распахнул дверь и вышел на тротуар, яркое солнце ошеломило его. Зелень деревьев и кустарников и множество других цветов и красок столь стремительно бросились в глаза, что Никита отшатнулся и несколько секунд стоял неподвижно, не в силах сделать ни шага. Все заходило перед глазами ходуном, и родилось ощущение, что он делает свой первый шаг самостоятельно, а мать сидит в нескольких шагах в стороне от него, руки протягивает и ласково улыбается, пальцами маня: «Ну, смелей, малыш, смелей! Главное — не упасть, а для того, чтобы не упасть, не надо бояться. Иди ко мне, вот я, рядом, совсем близко, всего несколько шажков, сделай одно усилие, прояви желание, и ты в моих объятиях. Иди, родной!»

Ощущение хаоса исчезло очень скоро, все успокоилось, вернулось на свои места, мир стал привычным, познаваемым, и даже солнце потускнело, зелень поблекла, стала осенней, когда желтый цвет побеждает неумолимо. Красота осталась, а острое восприятие исчезло.

Никита пошел в школу пешком. Денег на транспорт не было, но, если бы и были, все равно пошел бы пешком, столь сильны были еще переживания и впечатления от происшедшего. Хотелось побыть в одиночестве, успокоиться.

Вышел на бульвар и пошел, любуясь бухтой, заливом, городом, амфитеатром, спускавшимся к морю, своим видом напоминая Венецию, да и самим бульваром можно было бесконечно любоваться, и осеннее убранство радовало глаз.

Все же с памятью трудно бороться. Трудно ей что-то противопоставить. Лишь беспамятство. Но в зомби сразу не превратишься, большая работа предварительная требуется, как извне, так и изнутри. И желание. Без желания забыть человек, даже сломленный, все помнит или может в любой момент вспомнить. Стеклянный шарик с разноцветными нитями, оживающий, стоит лишь его крутануть посильнее, сразу вызовет волнующие эпизоды детства, попутно захватив в свою орбиту вращения цепь сопредельных ассоциаций и воспоминаний.

Проходя мимо парашютной вышки, Никита сразу же вспомнил, как поднимался с отцом самый первый раз по крутой металлической лесенке: дух захватывало, от страха подташнивало и коленки тряслись, голова кружилась и очень хотелось вернуться на родную, твердую и привычную землю, что не дребезжит и не качается под ногами, но с каждым шагом земля все более отдалялась, а отец, поднимавшийся за Никитой, подбадривал сына шлепками по заду. Приободряя: «Не бойся, не развалится!» Так что вернуться на землю можно было, лишь спрыгнув с парашютом. А площадка для прыжков находилась на отметке двадцать пять метров. То ли от безысходности, то ли мальчишеское самолюбие взыграло, но Никита решился на прыжок совершенно хладнокровно, словно и не он прыгнул в ужасную бездну, на дне которой, умело скрывая растущее беспокойство, стояла мама, высматривая на вышке своих бесстрашных мужчин. Отец лично проверил: все ли лямки парашюта застегнуты, не болтается ли что, а то рванет в воздухе и… Затем подтолкнул к краю пропасти и шутливо добавил: «Ни пуха ни пера!» На что Никита серьезно и несколько злобно ответил: «Иди к черту!» И отчаянно сиганул с края площадки вниз. Ветер обрадованно взвыл: «Ага!» Но испугать не успел. Мягкая пружина парашюта задержала стремительное падение Никиты, и дальнейшее скольжение вниз было не только терпимым, но и приятным полетом. Обуяла гордыня: «Я сумел!» У самой земли служитель парашютной вышки подхватил бережно Никиту и поставил его на ноги, движение парашюта сразу остановилось, сработал тормоз, и купол, медленно опуская вздыбившийся шелк, погас. Пошатываясь на «ватных» ногах, все еще слыша нахальное «ага» ветра, Никита подошел к матери, стараясь сохранить независимый вид, но, как только она обняла его, шепнув: «Молодец!» — выдержка и самообладание сразу же покинули мальчика, и он пустил слезу, зарывшись лицом в ее мягкий живот. Мать не стала успокаивать сына, только провела теплой рукой по ежику волос и сказала: «Посмотри, как отец прыгает!» Никита поднял вверх лицо, и набежавший с моря ветерок мигом осушил мокрость глаз. Отец прыгнул красиво, так, как прыгают только спортсмены, и приземлился удачно без помощи служителя…