Поколение одиночек - Владимир Бондаренко

Итак, будьте осторожнее – предупреждает нас Саша Соколов, когда имеете дело с Трахтенбергами и их бредущими по России контейнерами. Не думаю, что он зациклен на еврейском вопросе, вместо еврейки Шейны Трахтенберг мог быть и какой-нибудь немец. Или сытый азербайджанец. Просто он, пишущий мудрёно, но живущий природной жизнью со своим народом, видит, что «между тем этот самый народ никогда не просил и не уполномочивал … заниматься его делами, ибо дела его обстояли не так уж и худо. И на примере одной механической мастерской мы легко убеждаемся: жили да были, работали да ухаживали, рождались да умирали. А что еще нужно? Какого рожна? … И поэтому лучшее, что возможно сделать для своего народа, – это оставить его в покое…» Правда, он и сам оставил свой народ в покое, уехав жить в Канаду, затем перебираясь постепенно поближе к России. Но как ему, писателю русского языка, не идеологу и не исследователю социальных проблем, жить вне родины, вне народа – носителя этого языка? Может быть, отсюда и умеренный национализм, тяга ко всему глубинно-русскому. «Иногда где-нибудь на среднем Западе сидишь и пишешь целый день, и вдруг, оторвавшись от бумаги, посмотришь в окно: стоят автомобили, совершенно непривычные автомобили, дома там за окном, люди. Эти люди, все эти предметы – всё из другой культуры. И вдруг совершенно четко осознаешь, что в радиусе, может быть, сотен миль никто не говорит по-русски, и, следовательно, никто не понимает ни единого слова из того, что ты пишешь… Ты научаешься смотреть на вещи со стороны, и ты уже вылезаешь из собственной русской шкуры».

Может быть, и роман «Палисандрия» возник из стремления угодить этому западному американскому читателю? Может быть, его попытка и в очерках, и в выступлениях эмигрантского периода перейти от русского пророчества будущего к западному рациональному погружению в прошлое, к фукуямовскому «концу истории», сформулированному Сашей Соколовым по-русски, как «уже было» и есть его личная капитуляция перед мировым глобализмом? Весь роман «Палисандрия» при неизбывчивой ироничности, пародийности, веселой мифологичности погружен в цитатное прошлое, в историческое прошлое, в свое личное прошлое. Это как воспоминания стариков, которые живут уже одним прошлым и не интересуются будущим. Даже над своей собственной русскостью автор начинает потешаться. И говоря самые серьезные и сокровенные слова, явно авторские, сам же писатель окружает эти слова пародийными заставками и сносками. Мол, не верь написанному. Вот я и не знаю, верить мне или нет, когда Саша Соколов пишет: «За что мы столь возлюбили Россию, что и оставив её пределы – оставив надолго, если не навсегда, – все никак не можем о ней не терзаться, не маяться – ну за что? … За лихость её лихачей, палачей и разбойников? За расхристанность братьев её Карамазовых и хулиганов Раскольниковых?.. Ведь там-то, в зыбких мирах, на досугах, чего бы, казалось, не выбрать Отчизну теплее, уютнее, плоть постройнее, поглаже, приятней наружностью. Нет. Даже и там, в непочатом краю свобод, сызнова мы выбираем русские судьбы, сызнова возвращаемся на родные круги… Ибо русскость есть антологическое качество наших душ, которое неиссякаемо…»

Нет, я всё же предпочитаю верить наивно и природно звучащим словам русского писателя, как бы он сам не пробовал по-европейски потом выползти из своего русского логова. Также и Дмитрий Галковский прикрывается в своих сокровенных мыслях неким Одинцовым. Но прикрывают-то они свои национальные русские откровения не от нас, своих соотечественников, а от тех же чужеземцах, коими окружены. А если и лукавит Саша Соколов, то, может быть, перед европейцами? Перед нами-то зачем лукавить? Его и так природный русский национальный читатель не знает, вряд ли друзья-егери после рюмки-другой садятся за чтение его мудреных книг. А те, кто любит и ценит в России его книги, вполне обойдутся без клятвенных заверений в русскости. Значит, всё-таки, написано для себя, для своих сокровенных единомышленников, а лукавство и заморочки – для других, для чужих, дабы быть допущенным в круг избранных. Ведь и «Палисандрию» можно прочитать как грубоватую утопию о сталинском рае…

Конечно, мудреные соколоведы скажут, что все образы у автора многозначны, все выражения – пародийны, и вообще нечего искать в книгах Саши Соколова какого-то смысла. Я и не ищу, он сам лезет наружу при внимательном чтении.

Лучшей книгой Саши Соколова я считаю его второй роман «Между собакой и волком». Это образец русской фольклорной речи. Смелое соединение еще большего предельного авангардизма с русским сказом, с фольклорными преданиями. Это, несомненно, самый русский роман Саши Соколова и самый новаторский. Слова льются, как вода в его Итиле, то бишь в матушке-Волге. Поражает его фольклорное знание русского языка, личутинско-балашовский уровень. Сам писатель считает, что «…опять же, мне очень повезло. Семья путешествовала по России. Родители очень увлекались фольклором. Моя мать из Сибири, и она привнесла огромное собрание своих знаний, именно фольклора. Это человек, который говорил пословицами, поговорками…» Вот и роман «Между собакой и волком» построен как сборник русского фольклора, вне всякого сюжета. Работа егерем в охотничьем хозяйстве, какие-то отголоски истории егеря, погибшего до твоего появления здесь. Всё перетекает из одного в другое. Перетекают и главные герои: охотник Яков Паламахеров (почти Паламарчук), точильщик Илья Петрикеич. Автор пишет записки в стихах и посылает их в бутылках по воде. Сказочная Заитилыцина.

«Вы Заитильщину знаете, спорам и прениям здесь предел, хотя б и сравнительный, положить невозможно: заспорили про любовь – кто, мол, она, мадама эта, всецело прекрасная. Всяк свое утверждал; одни – подобно Василию Карабану – что Вечная жизня зашла погостить, одни – напротив: раздор, недород, события…»

Вот из таких горошин и выкован весь роман. Все слова – из заволжской жизни, книга в целом – для ценителей Красоты. Такая же и любовь, из самой сермяжной жизни взята, а образ Орины Неклиной врезается в память. И грязь с неё стекает, как с гуся вода. «Я сказал: Оря, дусенька, до встреч, отойди. А она: ну, а вместе-то. Не со мной, отрицаю, с околышами ты вместях. А она: об этом не злись, с ними так я, со шпингалетами – побаловаться, побывать, с тобой же мне радость выпала, было мне с тобой, как земле с травой. Говорит, и нестрогость мою запамятуй – минуло, зажило, зубы острые, хвост долгий…» То ли фольклорист сказки старушечьи записывает, то ли рыбаки былье всякое вспоминают, а заодно и проблемы нынешние решают. Это, пожалуй, природный мистический роман, и метаморфозы с его героями, это естественные природные метаморфозы. Так жили когда-то в древней Руси с лешими, с домовыми, с волками, превращающимися в богатырей, и с царевнами-лягушками. Такие же естественные метаморфозы. Его и читать надо – по слогам, по картинкам, по абзацам, и кое-где и по буквам. Так я сам и читал, с превеликим наслаждением, по кусочкам, по страничкам, вплетая в читательские впечатления и свои собственные раздумья на схожие темы. И как ни парадоксально, в нем, в романе «Между собакой и волком» меньше всего литературности и пародийности, меньше всего книжных ассоциаций, литературных реминисценций. Это чисто Соколовский роман. Слова, как камушки в Итиль-реке, промываются водою. Может быть, этот роман можно и петь на разные голоса. Первый роман чересчур грустен и ассоциативен. Третий – «Палисандрия» – осознанно пародиен. На мой взгляд, это та пародия, которой прикрывается автор, скрывая свой уход в массовую литературу. Он забавляется цитатами, смешит читателя, но жадно хочет, чтобы его прочитали. По сути, он повторяет путь своего учителя Владимира Набокова, писавшего блестящие психологические романы, но абсолютно никому из широкой публики неинтересного. Ему хотелось, как это ни грешно, но ворваться в массовую культуру. «Лолита», какие бы глубины в ней не открывали, нужна была Набокову для завоевания и издательств, и прессы, и публики. То же самое и для Саши Соколова. Его первый роман стал интересен лишь немногочисленным русским и европейским эстетам. Второй, лучший его роман, вообще почти не был никем замечен, и даже не был переведен на английский язык. С точки зрения читательского рейтинга – это был полный провал. И вот, с издевкой и злой иронией он пишет пародию сразу на все жанры романа, пользующиеся популярностью у западного читателя и издателя: на исторический роман, на мемуары знаменитого человека, на эротический роман, на детективный. Он цитирует явно и тайно сотни классических произведений от Радищева до Аксенова, от Достоевского до Каверина. Чем больше пародий, тем лучше. Он издевается и над сюжетом, и над историческими деятелями, и над самим главным героем. По сути, Саша Соколов издевается над самим собой за свое самоунижение. Но своего он добился, эту грубую эротику о том, как трахали жену Брежнева, о похождениях Юрия Андропова и Лаврентия Берии, этот откровенный китч для западного мира перевели на все языки, издают гораздо больше, чем два других романа вместе взятых, именно о «Палисандрии» литературоведы пишут самые замысловатые тексты и защищают докторские диссертации.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});