Анка - Василий Дюбин

Ответа не последовало. Услышав всхлипывание, Орлов невольно сдвинул на лоб очки, и в его прищуренных глазах отразилось изумление. Он увидел перед собой то же девичье лицо, которое было изображено на фотоснимке, присужденном ему в авиачасти.

— Так это вы?.. — прошептал Орлов.

— Закройте глаза! — она быстро поправила ему очки и выбежала из палаты.

Минуту Орлов сидел на койке растерянный. Затем бросился следом за Ириной. В дверях он столкнулся с профессором.

— Куда? Не удирать ли вздумали?

— Это — она!..

— Кто?

— Ирина….

— Разумеется, Ирина не он, а она, — профессор взял Орлова под руку и повел в палату.

— Да нет… я понимаю… Но дело не в этом…

— А в чем же?

Орлов сунул руку под подушку, пошарил на тумбочке, нашел письмо, протянул профессору.

— Вот…

Профессор, прочитав письмо и посмотрев на снимок Ирины, вздохнул:

— Да-а. Понимаю. Что ж, в жизни всякое бывает. А ну-ка, присядьте, — и усадил его на койку. — Очки снимали?

— Простите… Я только немного сдвинул их.

— И узнали Ирину?

— Да.

— Не двоилась она?

— Нет.

— Прекрасно, — и профессор снял с него очки. — А моего двойника видите?

— Я вижу только вас.

— Хорошо видите?

— Очень.

— Резь в глазах чувствуете?

— Есть немного.

— Чудесно. Я знал, что вы уже избавились от «второго зрения», но очки носить еще некоторое время придется. С сегодняшнего дня разрешаю вам тридцатиминутные прогулки в госпитальном парке.

— Какое счастье! Спасибо, профессор.

— И непременно в очках.

— Ясно.

— И то ясно, что он — не она, а она — не он?

— Безусловно, — засмеялся Орлов.

— То-то. А вы мне голову морочите, — и он ласково погладил руку больного.

XXXVIII

Красивый приволжский город, раскинувшийся по левому берегу реки, жил своей обычной трудовой жизнью. Днем и ночью дымили заводские и фабричные трубы, цехи были наполнены неумолчным гулом станков. На шумных светлых улицах, по которым стремительно пробегали легковые, грузовые и санитарные автомашины, в цехах и учреждениях, на вокзале и пристани — всюду алели транспаранты со словами призыва:

«Все — для фронта!.. Все — для победы!..»

Жуков, встречая этот лозунг почти на каждом шагу, качал головой:

— А вот бывалого воина на фронт и не пустили. Техника техникой, а решают все-таки люди…

Год и три месяца пролежал он в военном госпитале, перенес две сложных операции. Перед тем как выписаться, Жуков попросил начальника госпиталя направить его на фронт.

— Я этого сделать не могу, — ответил начальник госпиталя.

— Почему?

— Во-первых, вы не военный.

— Сейчас все военные, — возразил Жуков. — Вся страна — военный лагерь.

— Во-вторых, вы партийный работник.

— А разве Красной Армии не нужны партийные работники?

— И, в-третьих, — продолжал начальник госпиталя, — мы обязаны по выздоровлении направить солдата в запасную часть, офицера — в резерв. А там уж распоряжается командование.

— Да-а-а.. — вздохнул Жуков. — В гражданскую войну было проще.

— Верно, тогда дела решались проще, — согласился начальник госпиталя и добродушно улыбнулся: — Ну, товарищ секретарь райкома, завтра выписываем вас.

— И куда же вы дадите мне направление?

— В обкоме партии, я думаю, вы договоритесь. Не так ли?

— Надо полагать, договоримся… — и оба рассмеялись.

Утром следующего дня Жуков был в обкоме. Там уже ждали его прихода и подготовили назначение на работу.

— А что, если бы… — Жуков посмотрел в глаза секретарю обкома, — на фронт меня…

— Куда? — насторожился секретарь.

— Ну, скажем, на Кавказский фронт. В тыл немцам. Наши азовские рыбаки эвакуировались на Кубань. Я разыщу их. Партизанский отряд сформирую…

— Вы и здесь нужны, — мягко прервал его секретарь обкома. — Будете работать у нас инструктором. А Кубань от вас не уйдет.

— Хорошо, — ответил Жуков, но всеми своими мыслями он был там, на юге, у Азовского моря.

«Где-то теперь мои мореходы? — вспоминал Жуков бронзокосских рыбаков. — Живы ли?..»

И перед глазами невольно всплывали картины июньских дней сорок первого года: приближение фронта к Белужьему… Эвакуация людей и колхозного добра… Налет фашистских самолетов… Жестокая бомбежка… Отчаянные крики женщин, детей… Вспыхивающие в пыли и дыму молнии разрывов… Рев обезумевших животных…

Лицо Жукова становилось суровым и мрачным. В глубине сердца не утихало и личное горе.

«Глаша… друг мой. Может, и ты застряла где-то на узловой станции и попала под бомбежку?.. Да нет же, нет! — отгонял он тяжелые мысли. — Ты жива, Глашенька. Жива, родная моя… Но где ты? Где?»

Прошло около года, а поиски жены так и не приносили никаких результатов. Жуков посылал запросы почти во все города Урала и Сибири, но ответы адресных бюро были неутешительны. Измученный вконец, он как-то поделился своей печалью с секретарем обкома партии. Тот выслушал его и сказал:

— Ваша жена могла устроиться в деревне. А какая же там, да еще в войну, прописка? А вот на партийном учете она состоять обязана. Мы запросим Свердловский обком партии. В случае неудачи побеспокоим Челябинск, Уфу, Казань, Ульяновск, Горький. Найдем вашу Глафиру Спиридоновну, — обнадежил Жукова секретарь обкома.

* * *

Геббельс на весь мир растрезвонил о скором и окончательном разгроме и капитуляции Красной Армии. Но вместо обещанной капитуляции большевиков 2 февраля сорок третьего года перестала существовать 6-я армия фельдмаршала Паулюса, окруженная и уничтоженная Советской Армией под Сталинградом. Началось массовое изгнание гитлеровцев с Северного Кавказа. К августу уже были полностью очищены Кубань и все побережье Азовского моря.

Каждый день приносил с фронта добрые вести. В довершение радости как раз в эти дни Жуков получил весточку с Урала: нашлась его жена. Это было в начале августа. Секретарь обкома партии вызвал Жукова к себе.

— Советские воины освобождают огромные территории нашей земли. Люди возвращаются из эвакуации в родные места. Но враг, отступая, оставляет за собой руины и пожарища. Народу придется на голой земле строить все заново. Ему нужна помощь, и партия поможет, — он внимательно посмотрел на Жукова, спросил: — Вы понимаете, к чему я веду речь?

— Понимаю, — ответил Жуков. — Для освобожденных районов требуются партийные работники.

— Совершенно верно. Вот теперь вы можете поехать в свое родное Приазовье. Но… — секретарь обкома помедлил, пряча в уголках рта улыбку, и раскрыл настольный блокнот… — поедете вы не один, а вместе с Глафирой Спиридоновной…

Жуков так и вскочил с кресла, будто его подбросило.

— Нашлась?.. Глаша нашлась?..

Секретарь обкома вырвал из блокнота листок и протянул его Жукову:

— Вот адрес. Сейчас же телеграфируйте жене, а через двое суток и встречать можно. Желаю счастливой встречи.

Глаза Жукова сияли радостью. Он бережно принял драгоценный листок, медленно опустился в кресло и с благодарностью посмотрел на секретаря обкома:

— Спасибо, дорогой товарищ… Так обрадовали вы меня, что… Вот передохну немного — и на телеграф.

* * *

Война застала Глафиру Спиридоновну на Урале. Она с трудом добралась через Челябинск и Орск до Чкалова да там и застряла. Дальнейшее продвижение к Волге было немыслимым. Один за другим днем и ночью шли эшелоны с войсками и боевой техникой на запад, навстречу им сплошными потоками на восток двигались поезда с эвакуированными людьми, с заводским оборудованием. На вокзале толчея — не протолкнешься, город переполнен военными и гражданскими.

Пришлось Глафире Спиридоновне возвращаться на Урал.

Ей поручили заведовать детским домом, эвакуированным из Подмосковья в глухое горное село. Она отдавала всю свою любовь и ласку детям, у которых война отняла родителей. И дети сердцем тянулись к этой невысокой женщине с каштановыми с проседью волосами, согревались под ласковым взглядом ее живых карих глаз и называли Глафиру Спиридоновну «мамой».

В село тем временем завозили станки, устанавливали их под открытым небом, а потом стали возводить стены цехов. Глафира Спиридоновна и не заметила в ежедневных хлопотах, как в этой глухомани вырос шумный городок. К нему подвели железнодорожную ветку, и номерной завод уже полным ходом работал на оборону. На новых деревянных зданиях появились вывески горсовета, горкома партии и комсомола, коммунальных и торговых предприятий.

Шла война. Приходилось недосыпать и недоедать. Нередко случались перебои в снабжении продуктами детского дома. Когда однажды заболела одна из воспитанниц детдома, Глафира Спиридоновна отнесла на рынок те из немногих своих вещей, что еще уцелели, чтобы купить девочке молока. Здесь она увидела трутней, которые на трудностях народа строили свое благополучие. Но особенно возмутило ее, когда подобные люди нашлись среди тех, кому партия поручила заботиться о нуждах народа.