Основатели - Айзек Азимов

не написала об этом книгу? Сейчас военные приключения имеют такой успех! А еще говорят, что она была на главной планете Мула, на Калгане, и…

Зазвенел звонок: пора было уходить. Бухгалтерша продолжала тараторить на ходу, а несколько слушательниц смотрели ей в рот и в нужных местах восклицали: «Правда!?»

Когда Байта вернулась домой, на улицах уже гасли огни, напоминая излишне увлекшимся работой, что пора спать. Торан встретил ее на пороге с куском хлеба в руках.

— Где ты была? — спросил он с полным ртом. — Я тебя не дождался, половину ужина съел. А может, и больше, ты, пожалуйста, не обижайся.

— Где твоя форма? Почему ты в гражданском? — удивленно спросила она вместо ответа.

— Таков приказ, Бай. Рэнду заперся с Эблингом Мисом и о чем-то с ним договаривается.

— А мне можно с тобой? — она с надеждой взглянула на мужа.

Торан поцеловал ее и сказал:

— Наверное, можно. Только это опасно.

— Сейчас все опасно.

— Верно. Мне велели послать за Магнифико. Наверное, его тоже нужно будет взять с собой.

— Значит, придется отменить его концерт на двигателестроительном заводе.

— Скорее всего.

Байта прошла в комнату и села к столу, на котором стояли остатки ужина. Байта быстро разрезала сэндвичи надвое и сказала:

— Жаль, если концерта не будет. Девочки так ждали. И сам Магнифико тоже. Какой он все-таки чудной!

— Он просто дразнит твои материнские инстинкты. Когда-нибудь у нас будет ребенок, и ты забудешь Магнифико.

— Когда-нибудь мои материнские инстинкты не выдержат, и я тебе задам! — пригрозила Байта, увлеченно жуя сэндвич.

Вдруг она отложила сэндвич и посерьезнела.

— Тори!

— Да?

— Я сегодня была в муниципалитете, в отделе промышленности. Потому и задержалась.

— Что ты там делала?

— Понимаешь, — она замялась, — обстоятельства сложились так, что я не могу больше оставаться на заводе. Работницы совершенно деморализованы. Плачут на ровном месте. Притворяются больными, говорят ужасные вещи. В моем цехе производительность снизилась втрое по сравнению с тем временем, когда я пришла. Каждый день кто-нибудь не выходит на работу.

— При чем тут отдел промышленности?

— Я задала несколько вопросов, мне сказали, что таково положение дел на всем Хэвене. Производительность труда падает, антиправительственные настроения растут. Начальник отдела только пожимает плечами — после того, как я прождала его час в коридоре и попала к нему только потому, что я племянница координатора, — и говорит, что ничего не может поделать. Мне показалось, что он ничего и не хочет делать.

— Ну, это слишком!

— А я говорю, он ничего не хочет делать, — рассердилась Байта. — Никто ничего не хочет делать. Я сама в отчаянии с тех пор, как нас покинул Селдон. И ты упал духом.

— Допустим.

— В таком настроении мы не сможем победить Мула, — яростно продолжала она. — У нас есть оружие, но нет воли, и всякая борьба становится бессмысленной.

Торан никогда не видел Байту плачущей, да и сейчас она не плакала, но было в ее голосе что-то такое, отчего он положил ей руку на плечо и шепнул:

— Не расстраивайся, малышка. Я все понимаю, но мы ничего…

— Правильно, ничего не можем сделать. Все так говорят, и никто ничего не делает, все сидят и ждут, пока Мул придет по их души.

Байта доедала сэндвич, Торан стелил постель. На улице было совершенно темно.

Рэнду, назначенный на период войны координатором действий городов Хэвена, попросил для себя комнату во втором этаже, из окна которой можно было бы смотреть на деревья и городские крыши. Вечером, когда гасли огни, город превращался в царство теней. Вот и сейчас, с наступлением темноты, Рэнду отвернулся от окна: ему был чужд символизм.

Рэнду сказал Мису, которому в этот момент, казалось, не было дела ни до чего, кроме бокала, наполненного чем-то красным.

— На Хэвене бытует поговорка о том, что если в городе гасят огни, значит, честным людям пора спать.

— Когда вы в последний раз спали?

— Давно. Простите, что и вам не даю. В последнее время ночь нравится мне больше, чем день. Странно. Живя в подземелье, мы привыкли, что темнота — это сон. И я привык, а теперь отвыкаю…

— Вы прячетесь, — тусклым голосом сказал Мис. — Днем вас окружают люди, они смотрят на вас с надеждой, и вам становится не по себе. А ночью, когда никого вокруг нет, вы вздыхаете свободно.

— Значит, вы тоже это чувствуете? Как и стыд поражения?

— Да, — не сразу ответил Эблинг Мис. — Это массовый психоз, нецензурный стадный страх. Галактика, Рэнду, чего вы ожидали? Вы воспитали целую цивилизацию в идиотской слепой вере в то, что народный герой прошлого все рассчитал и распланировал и позаботился о благополучном исходе каждого нецензурного дня их жизни. Это религия. Вы понимаете, что это значит?

— Нет.

Мис не горел желанием читать лекцию. Впрочем, Эблинг и в лучшие времена этим желанием не горел. Он покатал сигару между пальцами, помычал и сказал:

— У людей сложилась определенная вера, и, неожиданно потеряв ее, они лишились моральной опоры. Это приводит в лучшем случае к истерии, болезненному чувству неуверенности или, еще хуже, к помешательству или самоубийству.

Рэнду грыз ногти.

— Иными словами, Селдон покинул нас, и мы лишились поддержки. И за триста лет мы так к ней привыкли, что самостоятельно шагу не можем ступить.

— Вот-вот. Несколько неуклюжее сравнение, но, в общем, подходящее.

— А вы, Эблинг, еще способны ходить без поддержки?

Психолог сделал глубокую затяжку и выпустил клуб дыма.

— Хожу, хоть и со скрипом. По долгу службы еще не разучился самостоятельно думать.

— Вы видите выход?

— Пока нет, но он должен где-то быть. Может быть, Селдон не предвидел появление Мула. Возможно, он не гарантировал победу. Но и поражение он не гарантировал, просто он вышел из игры, и мы должны продолжить ее сами. Мула можно победить.

— Каким образом?

— Единственным — ударить в его слабое место. Поверьте, Рэнду, Мул — не супермен. Если он будет побежден, это станет видно всем. Люди ничего о нем не знают, и потому выдумывают легенды, одну страшнее другой. Говорят, что он мутант. Ну и что? Только для невежды мутант и супермен — одно и то же. Однако, это далеко не так. Каждый день в