В сердце Антарктики - Эрнест Генри Шеклтон

Я иногда думал, испытывают ли люди, страдающие от голода в больших цивилизованных городах, нечто подобное тому, что испытывали мы, и пришел к выводу, что – нет: нас не остановили бы никакие преграды закона, если бы мы могли добыть какую-нибудь пищу. Человек, умирающий от голода в городе, ослаблен, лишен надежды и инициативы, мы же были полны энергии и настойчивы. До 9 января голод еще усиливался от сознания, что мы все время удаляемся от продуктовых складов.

Полюсный отряд на борту «Нимрода». Слева направо: Уайлд, Шеклтон, Маршалл, Адамс

Мы не могли шутить по поводу пищи, как это делают иногда люди, голодные в обычном смысле этого слова. Мы думали о еде почти непрерывно; на обратном пути говорили о ней, но всегда самым серьезным образом. Мы планировали грандиозные пиры, когда вернемся на судно, а затем в цивилизованный мир. По пути на юг мы не испытывали настоящего голода, пока не попали на большой ледник, да и тогда были слишком заняты тяжелым и опасным продвижением по неровному с трещинами льду, чтобы много разговаривать. Приходилось идти на некотором расстоянии друг от друга на случай, если бы кто-нибудь упал в трещину. Кроме того, на плоскогорье наши лица постоянно были покрыты льдом, и резкий ветер, дувший с юга, делал всякий разговор, кроме самого необходимого, невозможным. Это были молчаливые дни, и мы лишь изредка обменивались короткими репликами. Но на обратном пути, когда мы спустились с ледника и шли через Барьер, мы много говорили о еде. Ветер дул в спину, тащить сани было не так тяжело. Трещин уже нечего было опасаться, так что мы шли рядом. Мы вставали в пять часов утра, чтобы отправиться в путь в семь часов. Съев скудный завтрак, который, казалось, только усиливал голод, начинали дневной переход, и на ходу по очереди описывали, что будем есть в те хорошие времена, которые скоро наступят. Каждый из нас собирался дать обед остальным, а кроме того, каждый год должен устраиваться юбилейный обед. И на этих обедах мы сможем есть, есть, есть… Ни один французский кулинар не посвящал столько мыслей изобретению новых блюд, как это делали мы.

Со странным чувством просматриваю я записки и читаю описания удивительных блюд, которые мы собирались съесть. Мы совершенно серьезно рассказывали друг другу о том, какие блюда приходили нам в голову, и если одобрение было всеобщим, хором раздавалось: «Да! Это здорово!». Иногда возникал спор, является ли предлагаемое блюдо действительно оригинальным изобретением или оно напоминает что-то, что мы уже пробовали в более счастливые дни. Рулет Уайлда был признан вершиной гастрономической роскоши. Уайлд предложил рубленое мясо, обильно сдобренное специями, завернуть в ломти жирного бекона и все вместе покрыть слоем теста, наподобие огромной сосиски. Затем эту сосиску следовало обжарить в большом количестве жира.

Моим лучшим блюдом, которое, должен сознаться, я не без гордости предложил в один из переходов, был пирог с сардинками. На раскатанное тесто выкладывалось содержимое по меньшей мере десяти коробок сардин, затем тесто нужно было завернуть и запечь, после чего блюдо было готово для дележки на четыре равные порции. Я помню, как-то Маршалл предложил высокий пудинг на говяжьем сале, обильно покрытый сверху джемом, и возник горячий спор о том, можно ли считать это блюдо его изобретением или это просто пудинг с повидлом, давно известный домашним хозяйкам цивилизованного мира. В одном пункте все безусловно сходились – на наших будущих пирах не отводилось никакого места желе или чему-нибудь в этом роде. Эфемерные кушанья вроде желе не вызывали у нас никаких эмоций.

Обычный день нашего обратного пути начинался с того, что мы покидали лагерь около 6 часов 40 минут утра. Полчаса спустя окоченевшие пальцы немного отогревались, а влага, которой покрылась одежда, пока мы лежали в спальных мешках, сперва замерзала, а потом начинала испаряться. Таким образом, мы уже достигали известной степени комфорта. Тогда кто-нибудь из нас говорил: «Ну, ребята, что у нас сегодня будет на завтрак?». Нужно заметить, мы только что позавтракали половиной кружки супа из недоваренной конины, полутора сухарями и кружкой чаю. Но еда не уменьшила остроты аппетита. Мы обычно начинали сами себя уговаривать, что эти полсухаря меньше, чем полагалось бы быть, и иногда в результате добавляли еще кусочек. Каждый из нас с максимальной серьезностью и вниманием подхватывал тему о еде, и голодное воображение рисовало блаженные дни, проведенные за едой.

«Вот мы уже на корабле, – говорил кто-нибудь, – просыпаемся на койке и первым делом протягиваем руку, берем лежащие тут же на краю койки шоколад, сухари и два яблока. Съедаем все это еще лежа, а потом встаем к завтраку. Завтрак в 8 часов: овсянка, рыба, яичница с ветчиной, холодная говядина, плум-пудинг, свежие булочки с маслом, мармелад и кофе. В 11 часов горячее какао, открытый пирог с вареньем, жареные тресковые молоки и кекс с изюмом. До часу дня мы больше ничего не будем есть. В 1 час на второй завтрак: рулет Уайлда, пирог с начинкой из картофеля и мяса, свежие хлебцы на соде, горячее молоко, паточный пудинг, орехи, изюм и пирожное. После этого сон. В 3 часа 45 минут нас разбудят, и возле на койке окажутся пышки и сладости. Съев их, мы встанем и пойдем пить из больших кружек горячий чай со свежим пирожным и шоколадными конфетами. В 6 часов обед: густой суп, ростбиф, йоркширский пудинг, цветная капуста, горох, спаржа, плум-пудинг, фрукты, яблочный пирог с кремом, лепешка с маслом, портвейн, орехи и миндаль с изюмом. Ну, а в полночь, перед сном, тоже поедим по-настоящему. Будут дыня, форель в масле, жареная на рашпере, жареные цыплята с множеством печенок, хороший салат с яйцами и приправой, зеленый горошек, молодая картошка, баранье седло, пудинг, жареный на говяжьем сале, персики a la Melba, кэрри с яйцами, плум-пудинг с вареньем, гренки с сыром, королевский пудинг, сливочный сыр с сельдереем, фрукты, орехи, портвейн и какао с молоком. А потом отправимся спать до завтрака, и под подушкой будут лежать шоколад и сухари, на случай, если захотим чего-нибудь поесть ночью».

Трое остальных слушали этот план и время от времени вносили поправки и улучшения, сводившиеся обычно к дополнительным блюдам. Затем инициатива переходила к другому, и он набрасывал другую столь же великолепную картину дня, заполненного сном и едой.

Читателю, никогда не стоявшему на грани голодной смерти, мы, должно быть, покажемся жадными, недостаточно культурными, но, как я уже говорил раньше, голод делает человека примитивным. Мы не смеялись над собой и друг над другом, когда планировали эти удивительные подвиги обжорства, а совершенно серьезно относились к этому и записывали на последних страницах дневников подробности трапез, которые устроим, когда доберемся до мест, где пища имеется в изобилии. Все утро мы таким образом давали волю воображению. В час дня я смотрел на часы и говорил: «Привал!» Сбрасывали с себя лямки, расправляя усталые мышцы, ставили палатку на самом ровном месте, трое забирались в нее в ожидании скудной еды, а четвертый наполнял котелки снегом и кусками мороженого мяса. Час спустя мы снова были в пути и опять думали и говорили о пище. Так продолжалось до вечернего привала. Опять скудный ужин, после которого заползали в спальные мешки и всю ночь видели во сне еду, которую почему-то никак не удавалось съесть.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});