Широкий Дол - Филиппа Грегори

Я смотрела в морскую даль, на череду волн, вздымавшихся, точно округлые холмы, почему-то решившие сорваться с места, и пыталась разрешить самый главный из тех вопросов, которые ждали меня дома: что с теми преступниками, которые подняли бунт в Кенте? Были ли все они арестованы и повешены или все же один из них – самый главный их вожак со своими двумя черными псами и черным жеребцом – по-прежнему на свободе? Я, правда, больше уже не просыпалась с криком среди ночи, но этот черный жеребец все еще продолжал порой посещать мои сны. Но я понимала: мысль о том, что мой прекрасный сильный Ральф враскачку передвигается на костылях или, что еще хуже, с трудом волочит по земле свое искалеченное тело и, точно пес, роется в сточных канавах, всегда будет вызывать у меня тошноту, ужас и отвращение. Я старательно гнала подобные мысли, но страшный образ снова и снова возникал передо мной, стоило мне закрыть глаза и попытаться уснуть, и тогда я прибегала к уже знакомому спасительному средству: принимала добрую порцию настойки опия, неизменно спасавшей меня от этого наваждения.

Но если все участники хлебного бунта арестованы, тогда я могу спать спокойно. Да и вожак их, вполне возможно, давно мертв. Его могли казнить, так толком и не узнав, кто он такой, а потому никому и в голову не пришло сообщить о его смерти в Широкий Дол или тем более нам во Францию. Тот человек на черном коне, который все еще преследует меня в кошмарных снах, скорее всего – просто призрак, а я совершенно не боялась ни мертвых, ни призраков.

Но если он мертв, то я буду его оплакивать. Я чувствовала, что буду оплакивать его как моего первого любовника, сперва почти мальчика, а потом взрослого молодого мужчину, который с такой страстью говорил о своем праве на землю и наслаждения, о том, как необходимо ему иметь и то и другое. Он был умен и очень рано понял, что люди делятся на тех, кто отдает свою любовь, и тех, кто соглашается ее принять. Отчаянный, страстный, неожиданный, искренний, в любви он мог проявить даже грубость и не испытывать при этом ни малейших колебаний или угрызений совести. Его откровенная чувственность была сродни моей собственной, и в этом отношении мы друг другу не уступали, а вот Гарри никогда на это не был способен. Ах, если бы Ральф имел дворянское происхождение… впрочем, это были всего лишь мечты, не способные никуда привести. Я прекрасно знала: во имя Широкого Дола он совершил убийство и чуть не погиб сам. Так что единственное, на что мне оставалось теперь надеяться, – это виселица, которая должна была завершить то, что лишь наполовину удалось пружине страшного капкана, и теперь тот, кого я любила и в ранней юности, и в пору своего взросления, давно уже мертв.

– А это… не похоже на берег? – спросила вдруг Селия и указала на какой-то еле заметный темный мазок на горизонте, похожий на дымный след.

– Вряд ли, – сказала я, напрягая зрение. – Еще рано. Капитан сказал, что берег покажется не ранее завтрашнего дня. Хотя, с другой стороны, ветер-то весь день был попутный…

– А мне все-таки кажется, что это земля, – сказала Селия, и ее бледные щеки вспыхнули от радости. – Как чудесно было бы снова увидеть Англию! Я, пожалуй, схожу за Джулией – пусть малышка впервые посмотрит на свою родину.

И она поспешила вниз, а потом снова поднялась по трапу на палубу с девочкой и нянькой, которая тащила все необходимое младенцу. Селии страшно хотелось, чтобы Джулия посмотрела в сторону своей родной Англии, и я, глядя на это безнадежное занятие, сказала:

– Надеюсь, она проявит больше энтузиазма, когда увидит своего отца.

Селия рассмеялась. Она, похоже, не испытывала ни малейшего разочарования, ни малейшей досады.

– Ох, нет, – сказала она. – Она еще слишком мала, чтобы должным образом на него реагировать. Но мне нравится с нею разговаривать и показывать ей разные вещи. Она очень быстро начнет все понимать и всему научится.

– А если и не научится, то отнюдь не потому, что у нее будет плохая учительница, – сухо заметила я.

Селия быстро глянула на меня, уловив перемену моего настроения, и осторожно спросила:

– А ты… ты ни о чем не жалеешь, Беатрис? – Она шагнула ко мне, прижимая головку уснувшей девочки к своему плечу. Я видела, что она искренне тревожится за меня, но все же не выпускает из рук завернутую в шаль малышку.

– Нет. – Я улыбнулась, заметив промелькнувший в ее глазах испуг. – Нет, нет, что ты, Селия! Я же сама отдала ее тебе и благословила. Я сказала так только потому, что удивлена тем, как много она для тебя значит.

– Много? – Селия в полном недоумении уставилась на меня. – Но, Беатрис, она ведь само совершенство! Я сочла бы себя сумасшедшей, если б не любила ее больше жизни!

– Ну, тогда все в порядке, – сказала я, радуясь, что на этом тему можно закрыть. На самом деле мне действительно казалось странным, как инстинктивная страстная любовь Селии к этому ребенку, зародившаяся буквально в тот день, когда она узнала о моей беременности, теперь переросла в какую-то безграничную преданность. Я была ослеплена своей горячей мечтой о сыне, и это не позволило мне сразу разглядеть, какую прелестную девочку я родила. С другой стороны, Селия хотела ребенка, любого ребенка, чтобы просто любить его. Мне же нужен был только наследник Широкого Дола.

Я встала и прошлась по палубе; корабль слегка покачивало. Я снова посмотрела в ту сторону, где должна была появиться Англия; темное пятно на горизонте с каждым мгновением становилось все более отчетливым. Я наклонилась над поручнями и грудью почувствовала жар нагретого солнцем дерева. Возможно, уже сегодня вечером или самое позднее завтра я снова окажусь в объятиях Гарри. Предвкушение этой встречи вызвало у меня легкий озноб. Да, мы долго были в разлуке, но мое возвращение домой, к Гарри, искупит столь долгое ожидание!

Ветер переменился; теперь он дул с берега, хлопали паруса, и матросы все сильней чертыхались – мы явно приближались к заветному берегу. Капитан за обедом пообещал, что уже утром мы прибудем в Портсмут. Я склонила голову над тарелкой, скрывая разочарование: почему же не сегодня вечером? Но Селия улыбнулась, сказала, что это очень даже хорошо, и пояснила:

– К этому времени Джулия, скорее всего, уже проснется, а по утрам у нее всегда самое лучшее настроение.

Я кивнула, опустив ресницы и тая в глубине глаз презрение. Пусть Селия сколько угодно заботится о настроении этого младенца, но я искренне удивлюсь, если Гарри, лишь скользнув взглядом по дорогой колыбельке, не будет смотреть при встрече только на меня.

И удивляться мне действительно пришлось.