Широкий Дол - Филиппа Грегори

Как только Селия нашла кормилицу, я сразу же перестала кормить сама и перетянула себе груди. Селии я сказала, что молоко у меня пропало, доказательством чему служила моя постройневшая фигура. Я действительно похудела, но стоило мне услышать голодный плач девочки, и груди мои начинали ныть от прилившего молока, а тесные, ужасно тесные бинты сразу промокали насквозь, ибо молоко так и сочилось из набухших сосков. Если бы Селия хотя бы случайно заметила, что у меня по-прежнему полно молока, она наверняка заставила бы меня снова кормить дочку, ведь для нее главное, чтобы ребенок был здоров и счастлив. Но я, даже чувствуя, как молоко теплыми ручейками сочится из моей груди, честно глядя Селии в глаза, клялась, что молоко у меня совершенно пропало.

Ужасные розовые «растяжки» у меня на бедрах постепенно сменялись едва заметными тонкими белыми линями, как и обещала мадам, а круги под глазами исчезли, как только я настояла на том, чтобы ребенок, кормилица и Селия перебрались в другие каюты, подальше от меня, чтобы я их совсем не слышала; я, кстати, занимала самую лучшую каюту на судне.

Я знала, что сами они почти не спят. И пока я прогуливалась по палубе или сидела на солнышке, любуясь голубыми волнами, расходящимися от носа корабля, или стояла на корме, опираясь о поручни и глядя на сверкающий белый след, тянущийся за судном и исчезающий на горизонте, точно проведенная мелом черта, Селия, укачивая ребенка, ходила взад-вперед по душной раскаленной каюте.

Очевидно, малышка просто плохо переносила плавание по морю, да и нанятая нами французская кормилица постоянно страдала от морской болезни, и у нее то и дело пропадало молоко. Молоко у нее, правда, вновь потом появлялось, но все же девочку кормили недостаточно часто, и она плакала от голода, упрямо отворачиваясь от предлагаемой бутылочки со смесью муки и воды. Когда я видела осунувшееся лицо Селии, вынужденной целый день возиться с изнемогающей от рвоты кормилицей, а потом всю ночь укачивать голодного беспокойного младенца, мне хотелось злорадно расхохотаться. Если бы у меня не было иной причины отказываться от материнства, мне бы хватило одного взгляда на мою измученную невестку, чтобы убедиться в правильности своего решения. Селия теперь выглядела существенно старше той застенчивой юной девушки, что девять месяцев назад покинула Англию. По ее виду вполне можно было предположить, что она действительно родила раньше срока, и притом, по крайней мере, тройню.

– Отдохни, Селия. Сядь и хотя бы минутку отдохни, – сказала я, подбирая юбки и освобождая ей место рядом с собой.

– Ладно, посижу немного, пока она спит. – Селия осторожно присела на краешек скамьи, прислушиваясь к каждому звуку, доносившемуся снизу.

– Интересно, отчего это девочка так беспокойна? – спросила я, словно сама не знала, в чем дело.

– Да все оттого же, – устало сказала Селия. – Во-первых, ей явно не нравится это постоянное движение судна. Кроме того, у кормилицы опять не хватает молока, и малышка часто остается голодной. Сегодня, правда, молока опять стало больше, так что Джулия и поела хорошо, и поспала спокойно.

Я ласково, но без особого интереса улыбнулась и сказала:

– Я думаю, воздух Широкого Дола подействует на нее целительно и она вскоре совсем перестанет плакать. – При этом думала я в основном о себе.

– Да, я тоже так думаю, – радостно подхватила Селия. – И потом, она, наконец, встретится со своим отцом, увидит свой дом! Я просто дождаться этого не могу, а ты, Беатрис?

У меня екнуло сердце при одной лишь мысли о Гарри и о доме.

– Я тоже, – сказала я. – Как давно мы не были дома! Как хочется узнать, что там творится!

И я невольно наклонилась вперед, глядя на линию горизонта, словно пытаясь усилием собственной воли создать там некую пурпурную кочку, обозначающую долгожданную сушу. Мысли мои крутились вокруг тех проблем и людей, которых я оставила где-то там, за той гранью, где небо встречается с землей. Разумеется, самой главной проблемой был Широкий Дол, хотя из подробных писем Гарри я уже знала, что весенний сев прошел хорошо, что зима была мягкая, что запасов кормов на зиму вполне хватило, так что никого из животных не пришлось прирезать. Фермеры-арендаторы теперь окончательно убедились в том, что зимой животных вполне можно кормить турнепсом – мы с Гарри доказали им это, используя турнепс на своей «Домашней ферме». Французские виноградные лозы, которые Гарри привез из Бордо, он посадил на южных склонах холмов, и они, по его словам, выглядели вполне живыми и не более кривыми, чем во Франции, так что, возможно, они все же принялись.

Что же касается непредвиденных расходов, то, поскольку в поместье не было меня и некому было сдерживать Гарри, он перенес два приступа «экспериментального безумия». Один не слишком значительный: Гарри велел распахать некоторые старые поля, но их при желании можно было вскоре опять превратить в пастбища. Тут самой большой потерей было недовольство крестьян, которые пользовались тропой, проложенной по этим полям, а также соседнего фермера, поскольку дорога, ведущая к его дому, после вспашки попросту исчезла. Гарри, не желая слушать советы наших стариков, решил посадить на бывшем лугу Гринлейн сад. Но вскоре обнаружил, что роскошная зеленая трава так хорошо росла там из-за необычайно мощного плодоносного слоя глины, в которой напрочь увязали плуги; казалось, он возделывает землю где-нибудь в Девоншире. Посаженные на новом месте деревья вяли и засыхали, ибо вывороченная наружу липкая глина под солнцем превращалась в камень. Весь луг, целая сотня акров, на целый год, по крайней мере, был испорчен, а покупку саженцев и прочие немалые расходы придется списать на не-опытность Гарри. Жаль, конечно, что меня там не было, что я не смогла этого предотвратить, но я радовалась уже тому, что стоимость этого поступка оказалась не слишком высока. Мудрые старики да и молодые крестьяне наверняка станут качать головой, видя безумные выходки молодого сквайра, и шепотом говорить друг другу: «Хоть бы поскорей мисс Беатрис домой возвращалась!»

А вот вторая дурацкая затея Гарри могла многим людям стоить жизни, и этого я ему никак простить не могла. Начитавшись своих книжек, он пришел к «гениальному» выводу о том, что способен управлять течением нашей реки Фенни, которая всегда по весне разливалась, становясь широкой и быстрой, а летом замедляла свой бег, и луга по ее берегам весьма напоминали болото. Поскольку всем (кроме Гарри, разумеется) это было известно, фермеры, чьи земли непосредственно соприкасались с Фенни, заранее готовились и к весенним разливам, и к возможности высокой воды зимой. На плоских участках полей они специально оставляли нераспаханными высохшие старицы, куда стекали паводковые воды и с ревом, но постепенно утрачивая скорость и мощь, устремлялись в основное русло реки. Обычно в теплый сезон во время разливов Фенни мы теряли несколько животных – овцу или глупого теленка, – а однажды, помнится, в реке погиб чей-то ребенок, оставленный без присмотра. И все же это был далеко не горный поток. Это была наша привычная милая Фенни, и, если вести себя правильно, за ней вполне можно было следить с помощью старых, надежных способов.