Несомненная реальность - Евгений Лотош

— Вы, ваше превосходительство, говорите очень похоже на ваших идейных врагов, — скривился Дурново. — Можно подумать, что вы сами социал-демократ. Да, дожили…

— Дважды два – всегда четыре, даже если считает дурак или мерзавец, — пожал плечами Зубатов. — Я свои взгляды никогда не скрывал, а под прожектами, которые отправлял на высочайшее имя года три назад, готов подписаться и сегодня. Знаете, почему меня так ненавидят разнообразные эсеры и эсдеки? Вовсе не потому, что я так эффективно их ловлю. Причина в том, что я, дай мне волю, могу выбить почву у них из-под ног. Я знаю, как это сделать, избавив страну от потрясений и сохранив самодержавие. Нужно всего лишь создать рабочие организации под патронажем специальных государственных структур…

— Увольте меня от своих проповедей, — повел рукой Дурново. — Я их уже слышал, и снова в полвторого ночи обсуждать не собираюсь. Не мое и не ваше дело решать, как переобустраивать Россию. На то имеются более умные люди. Наше дело – верно служить императору. Надеюсь, против него вы ничего не имеете?

— Вы знаете, что я отдам жизнь за государя императора, — тихо произнес Зубатов. — И вам нет нужды иронизировать на сей счет. Что не отменяет факт бесцельности и бессмысленности моей работы. Все равно, что вычерпывать воду из дырявой лодки чайной ложечкой. Нужны преобразования – и в области политического сыска и охраны государственного строя, и в области государственного устройства. Без них, боюсь, страна погибнет. Вы умный человек, Петр Павлович, и ваше слово имеет вес в высших кругах. Я хочу, чтобы вы попытались донести ситуацию до министра, а лучше – до государя императора…

Он поморщился и умолк..

— Кого я обманываю… Наверняка все бессмысленно, — Зубатов извлек из жилетного кармана золотые часы-луковицу, щелкнул крышкой и взглянул на циферблат. — Да, действительно, половина второго ночи. С вашего позволения, я откланяюсь. Надо поспать хотя бы часов пять.

Когда за директором Охранного отделения закрылась дверь кабинета, московский генерал-губернатор опустил голову и тяжело задумался. Он аккуратно расправил скомканные сгоряча листы доклада и вновь пробежался глазами по строчкам. Тихо тикали в дальнем углу ходики. С бульвара донесся неторопливый перестук копыт, лязганье подков о брусчатку мостовой, громкое в ночной тишине – проехал казачий патруль. Какое-то время Дурново читал. Потом выдвинул ящик стола, вынул оттуда донос, пробежал его глазами, хмыкнул – и медленно порвал в мелкие клочья.

— Жандарм-социалист, ну надо же! — пробормотал он. — Чего только убогие не придумают…

29 сентября 1905 г. Санкт-Петербург. Каменноостровский проспект, дом 5

— Знаешь, как окрестили тебя в желтой прессе?

— Как же, слыхал, — весело хмыкнул Витте, теребя себя за треугольную бородку. Его обычно жесткие серые глаза благодушно поблескивали в свете льющегося из окна скупого света, пропускаемого к Петербургу тяжелыми осенними облаками. На высоком, с залысинами лбу играли блики. — «Граф Полусахалинский», да?

— И ты так спокойно говоришь? — князь Оболенский нервно прошелся по комнате. — Всякая шантрапа, едва научившаяся держать в руках перо, выдумывает тебе клички!

— Да брось, Андрей, — отмахнулся от него бывший чрезвычайный посол. — Пусть себе тявкают. Помнишь, как у Крылова? «Ай, моська, знать она сильна…» Ты просто не представляешь, как я рад, что наконец вернулся в Россию. Осточертели мне Америка на пару с Японией, спасу нет. Как я по дому соскучился! Пусть себе лают. По крайней мере, чувствую, что снова в Петербурге. Ты мне лучше скажи, нет ли кардинальных изменений по сравнению с тем, что ты описывал в последнем письме?

— Нет, радикальных нет, — пожал плечами обер-прокурор. — Но и улучшения – тоже. Бунты то тут, то там, в Петербурге полиция от красных в испуге шарахается, в Москве постоянные стачки и забастовки, а из Москвы по стране потихоньку расползается. Крестьяне чем дальше, тем больше неспокойны. В Баку и Батуме черт-те знает что творится. А император даже слушать не хочет о реформах.

— Так-таки совсем не хочет? — переспросил Витте.

— Ну, слушает с кислой физиономией и отмахивается. Кажется, я ему уже вконец надоел. Победоносцев ему на ухо нашептывает, что нельзя идти на попятную, что только сильная рука спасет Россию… впрочем, ты и сам знаешь.

— Знаю, — новоиспеченный граф погрустнел. — Ох, знаю. Ну, и что делать? Молиться и надеяться на чудо?

— Ты, что ли, на чудо надеешься? — подозрительно взглянул на Витте Оболенский. — Сережа, не темни. Я же тебя знаю, как облупленного. Выкладывай, что придумал. Да не тяни давай, наверняка ведь за тем и позвал.

— Ну, Алексей свет Дмитриевич, ничего от тебя не скроешь, — развел руками Витте. — Вот что значит молодежь! Куда нам, старикам…

Князь фыркнул. Он был всего на шесть лет младше Витте и уже разменял шестой десяток, но для Витте все равно оставался молодым.

— Ладно, ладно, не сердись, — развел руками граф. — В общем, Алексей, пока ехал я из Америки домой, думы думал разные. И, как ни крути, выходит так, что нельзя жить по-прежнему. Ушло прежнее время, ушло окончательно. Если двадцать или даже десять лет назад можно было жить по старинке, с просвещенным абсолютным монархом, то сейчас уже нет. Новый век наступил, век науки и техники, коммерции и предпринимательства. Видел бы ты Североамериканские Штаты! Новые заводы, фабрики, даже города растут как грибы там, где раньше только голые степи простирались. Биржи в расцвете – мясо, зерно, ценные бумаги. Вот – будущее!

— То-то ты в Америке перед газетчиками стелился, — с холодком в голосе заметил Оболенский, разглядывая ногти. — Дошли тут до нас некоторые номера…

— Надо же погладить их по шерстке! — фыркнул граф. — Мне кость собакам бросить не сложно, а выгода ощутимая вышла. Пусть их радуются от счастья, что русский политик похвалил. Нет, не идеал нам Америка, но учитель знатный. Пора давать купцам да заводчикам права, ох, пора. Силу они давно себе забрали, деньги теперь у них, а не у дворян, а сила – она нынче в деньгах, а еще в фабриках и мануфактурах. А коли станем думать, как раньше, что черные людишки, пусть и с деньгами, нам и в подметки не годятся, плохо все кончится. Знаешь, как дрожжи тесто в бадье изнутри распирают? Вот наши собственные фабриканты и есть те дрожжи. Не снимем гнёт с крышки доброй волей, сами выдавят. А снимем – и стране выгода выйдет, и мы с тобой в убытке не останемся.

Князь перестал ходить по комнате, отодвинул стул и сел за круглый стол напротив министра.

— Про выгоду я уже слышал, — сухо сказал он. — Много раз слышал, еще с тех времен, когда ты рубль золотом укреплял. Но ты ведь что-то новенькое замыслил, верно?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});