Асканио - Александр Дюма

И Жак Обри, успевший добраться до Шатле, изо всех сил постучал в ворота. Окошечко тотчас же приоткрылось, и грубый голос тюремного сторожа спросил, что ему надобно.

— Камеру в вашей тюрьме, вот что, — мрачно ответил Жак.

— Камеру? — изумился тюремщик.

— Да, самую тесную и темную; да и та, пожалуй, будет слишком хороша для меня.

— Но почему?

— Потому что я страшный преступник.

— Какое же преступление вы совершили?

«В самом деле, что же я такое совершил?» — подумал Жак; он совсем забыл выдумать какое-нибудь приличествующее случаю преступление. Хоть бедняга Жак и назвал себя «малый не промах», он отнюдь не блистал сообразительностью; вот почему он не нашел ничего лучшего, как повторить вопрос тюремщика:

— Какое преступление?

— Да, какое?

— Угадайте, — сказал Жак, а про себя подумал: «Этот молодчик должен получше меня разбираться в преступлениях; пусть он перечислит их, а я что-нибудь да выберу».

— Убийство?

— Ну что вы! — возмутился Жак при одной мысли о том, что его могут причислить к убийцам. — За кого вы меня принимаете, дружище?

— Так, может быть, вы что-нибудь украли? — продолжал тюремщик.

— Украл? Ну уж нет!

— Так что же вы сделали, в конце концов? — нетерпеливо крикнул тюремщик. — Мало объявить себя преступником, надо сказать, какое ты совершил преступление.

— Но если я сам заявляю, что перед вами стоит негодяй, мерзавец, которого надо колесовать, вздернуть на виселицу!

— Преступление! Говорите, какое вы совершили преступление, — бесстрастно твердил тюремщик.

— Какое, хотите знать? Хорошо. Я предал друга.

— Ну какое же это преступление? Прощайте, — ответил тюремщик и запер окошко.

— Не преступление? Обмануть друга — не преступление? Что же это, по-вашему?

И, схватив дверной молоток, Жан Обри принялся стучать еще громче.

— Что там случилось? — послышался голос другого человека, только что подошедшего к воротам.

— Да сумасшедший какой-то во что бы то ни стало хочет попасть в Шатле, — ответил сторож.

— Ну, если это сумасшедший, его надо отправить в больницу, а не в тюрьму.

— В больницу! — орал Жак, удирая во все лопатки. — Нет, черт возьми! Я хочу именно в Шатле; больница мне совсем ни к чему. Пускай туда отправляют нищих и убогих. Ну скажите, слыханное ли дело, чтобы в больницу клали человека, у которого в кармане позвякивают тридцать парижских су? В больницу! Видали мы таких умников, как этот тюремщик, уверяющий, будто предать друга не преступление! Значит, попасть в тюрьму удостаивается лишь тот, кто убил или ограбил? Ого! Но если этого и не случилось, то вполне могло случиться… Ура, нашел! Вот мое преступление — я обманул Жервезу!

И Жак Обри опрометью бросился к дому своей возлюбленной, молоденькой вышивальщицы, единым духом взбежал по лестнице, а в ней было не менее шестидесяти ступеней, и с разбегу влетел в комнату, где миловидная девушка в простеньком домашнем платье гладила кофточку.

— Ах, сударь, — кокетливо вскрикнула она, — как вы напугали меня!

— Жервеза, дорогая, — воскликнул Жак, пытаясь заключить ее в объятия, — ты должна меня спасти!

— Погодите, погодите минуточку, — заслоняясь утюгом, отвечала Жервеза. — Скажите-ка лучше, гуляка вы этакий, где вы пропадали целых три дня?

— Ну, я виноват, виноват, Жервеза! Но если бы ты знала, как я несчастен! И я люблю тебя. Видишь, попав в беду, я поспешил прямо к тебе. Разве это не лучшее доказательство любви? Повторяю, Жервеза, ты должна меня спасти!

— Так, так, понимаю: вы напились где-нибудь в кабачке и затеяли драку; а теперь вас разыскивают, чтобы упрятать в тюрьму. Вот вы и прибежали к своей покинутой Жервезе, чтобы просить у нее приюта и помощи. Нет, сударь, отправляйтесь в тюрьму и оставьте меня в покое!

— Как раз этого-то я и добиваюсь, милая крошка! Я хочу в тюрьму, а негодяи сторожа меня не впускают.

— Господи помилуй! Жак, да ты что, рехнулся? — тоном самого нежного участия спросила Жервеза.

— Вот-вот, и они тоже говорят, что я рехнулся, и хотели даже упрятать меня в сумасшедший дом; а я во что бы то ни стало должен попасть в Шатле!

— В Шатле? Зачем, Жак? Шатле — ужасная тюрьма. Говорят, туда гораздо проще попасть, чем выйти оттуда.

— И все-таки это необходимо! — воскликнул Жак. — Понимаешь ли, необходимо! Только таким путем я могу его спасти.

— Кого?

— Асканио.

— Как, этого красивого юношу, ученика вашего друга Челлини?

— Да-да, Жервеза! Его посадили в Шатле. И что всего ужаснее — по моей вине!

— Господи Боже! — воскликнула Жервеза.

— Вот почему, — сказал Жак, — я должен попасть в тюрьму, я должен спасти его!

— А за что его посадили в Шатле?

— За то, что он влюбился в дочку прево.

— Бедный юноша! — вздохнула Жервеза. — А разве за это сажают в тюрьму?

— Сажают, Жервеза. Теперь понимаешь? Он спрятал девушку. Я обнаружил тайник и, как последний болван, как мерзавец, как негодяй, разболтал об этом всем и каждому.

— Только не мне! — воскликнула Жервеза. — Узнаю ваши повадки, сударь.

— А разве я тебе не говорил?

— Ни словечка! Болтаете-то вы с другими, а когда сюда приходите, у вас только и дела, что есть, пить да шутить. Никогда не поговорите со мной по-человечески. А не мешало бы вам знать, месье, что женщины — большие охотницы поболтать.

— А что же мы с тобой сейчас делаем, крошка? Мне кажется, болтаем.

— Ну да, потому что я вам нужна.

— Что верно, то верно: ты могла бы оказать мне огромную услугу.

— Какую?

— Сказать, что я тебя обманул.

— Еще бы, конечно, обманули, негодник вы этакий!

— Я?! — взревел изумленный Жак Обри.

— Увы, вы бесстыдно обольстили меня вашими сладкими речами и лживыми клятвами.

— Сладкими речами и лживыми клятвами?

— Да. Разве не вы мне говорили, что я самая красивая девушка в предместье Сен-Жермен-де-Пре?

— Я и сейчас это скажу.

— И разве не уверяли меня, что умрете с горя, если я вас не полюблю?

— Неужели я это говорил? Странно, что-то не припомню.

— И что если я вас полюблю, вы женитесь на мне.

— Нет, Жервеза, вот уж этого я никогда не говорил!

— Говорили, сударь!

— Нет, нет и нет! Потому что, видишь ли, Жервеза, мой отец заставил меня поклясться, как некогда Гамилькар — Ганнибала.

— В чем?

— В том, что я умру холостым.

— О, я несчастная! — разражаясь слезами, воскликнула Жервеза; подобно всем женщинам, она всегда могла заплакать в нужный момент. — Вот каковы мужчины: клянутся, обещают — и тут же забывают все свои клятвы! Вот и я возьму и поклянусь, что никогда больше не попадусь на такую удочку!