Ельцин - Тимоти Колтон

Бородин, которого все называли просто Пал Палычем, был бонвиваном и имел репутацию лучшего шутника и балагура, способного соперничать с профессиональными комиками. На президентских обедах и ужинах он исполнял роль тамады и был единственным чиновником, кому позволялось рассказывать анекдоты на этих мероприятиях. Работа «министерства привилегий», как прозвали управление журналисты, была делом нешуточным. Во имя Ельцина и демократии Управделами снабжало новую элиту в масштабах, несопоставимых с советскими временами. Почва оказалась плодородной: в России начали открыто продавать жилье и другие товары и услуги, а государственные чиновники не имели возможности приобретать все это на свое жалованье, и любое изменение официального статуса по-прежнему требовало массы согласований и разрешений. Выдаваемые «пряники» могли быть и отобраны. Когда летом 1995-го и весной 1996 года Ельцину понадобилось добиться от Госдумы желаемых результатов, он дал понять депутатам, что если Дума будет распущена, то они потеряют свои кабинеты, помощников, право отправлять франкированные письма и комфортабельные квартиры в Москве.

Все это отнюдь не говорит о том, что Ельцин на посту президента был всего лишь переродившимся партийным секретарем. До 1980-х годов региональные руководители КПСС, хотя и могли почти безраздельно властвовать в своих вотчинах, должны были отчитываться перед Генеральным секретарем, а этого поста в партии Ельцин никогда не занимал. Став президентом, он не подчинялся никому, а своим собственным постом был обязан избирателям. Его отказ вдаваться в детали был чертой характера, не сводившейся к опыту, приобретенному во времена партийной карьеры. Некоторые его административные рычаги, ассоциирующиеся с советской партократией (например, кадровая политика и распределение благ), использовались и в другие времена, например в период расцвета так называемых «политических машин» в крупных американских городах. Формула советской политики была сплавом «машинных» технологий, полицейского государства, плановой экономики и коммунистической идеологии, и нельзя не заметить, что после 1991 года все эти элементы исчезли. Ельцин не хотел или не мог преследовать диссидентов, цензурировать прессу или набрать 99,99 % голосов на выборах с единственным кандидатом; у него не было жесткой идеологии и монолитного аппарата агитпропа. В сфере привилегий он держался в стороне от решений Павла Бородина[1215]. Его свободу действий ограничивали законодательные органы и жаждущие разоблачений журналисты — при советской власти ни того ни другого не существовало. Лишь когда предмет вожделения был в большом дефиците, а очередь слишком велика (лучший пример — государственные дачи), Бородин и Управделами в самом деле получали возможность вознаградить любимчика[1216]. Оставив государственную службу в 1990-х годах, большинство чиновников уровня министров, советников президента или губернаторов оказывались предоставленными самим себе и могли не ожидать ни помощи, ни козней со стороны Кремля.

Для причудливой и сложной роли Ельцина в управлении государством значимы все три парадигмы: историческая, монархическая и партийная. Но ближе всего его самовосприятию была именно первая, несущая в себе сознание высокой миссии. Насколько эффективен был ельцинский рецепт управления на практике? Будучи оппозиционером, он предлагал себя народу в качестве наилучшей альтернативы Горбачеву, методы правления которого безнадежно устарели. Придя к власти, он сумел провести такой вариант конституции, который наделял его ранее недоступными полномочиями. Оптимист предсказал бы, что роль государства в новой России будет более активной и последовательной, чем раньше, и некоторое время так оно и было, но не всегда. Роль Ельцина как лидера была ограничена неорганизованностью среды, в которой ему приходилось действовать, и институциональными противовесами. Кроме того, влияние на него оказывала его собственная концепция политики переходного периода.

Результаты можно было видеть в главной подведомственной ему области, то есть в органах исполнительной власти в Москве. Ельцин, как никто, красноречиво заявлял о недостатках государственного управления, возникших после падения коммунизма. Свое первое президентское послание Федеральному собранию в 1994 году он назвал «Об укреплении российского государства». В начале его Ельцин говорил о «разрыве между конституционными принципами и реальной практикой» управления. Россия отвергла автократию, но не нашла ей работоспособной альтернативы, и это подтачивало ход реформ.

«Отказавшись от командного принципа осуществления власти, государство так и не смогло в полной мере овладеть правовым принципом. Это вызвало такие угрожающие явления, как… расцвет бюрократизма, который заглушает рост новых экономических отношений… включение части чиновничества на разных уровнях в политическую борьбу, что приводит к саботажу государственных решений… коррупция, проникшая в государственный и муниципальный аппарат… низкий уровень исполнительской дисциплины… рассогласованность в работе министерств, ведомств… Нужно открыто признать: демократические принципы организации власти все больше и больше дискредитируются. Формируется негативный образ демократии как слабой, аморфной власти, мало что дающей большинству людей и отстаивающей прежде всего свои корпоративные интересы. Российское общество обрело свободу, но пока не ощутило демократию как систему сильной и в то же время целиком ответственной перед народом государственной власти»[1217].

Конституция 1993 года положила конец борьбе между исполнительной и законодательной властью, но мало что сделала для наведения порядка в исполнительной власти, кроме отмены поста вице-президента, использованного Александром Руцким для атаки на президента. Одним из вариантов было бы устранение ее структурной двойственности. Геннадий Бурбулис хотел упразднить институт премьер-министра и сделать президента однозначным руководителем исполнительной власти, как в США, с тем чтобы главы министерств отчитывались непосредственно перед ним и образовывали президентский кабинет. Первый шаг к реализации этой цели Бурбулис видел в совмещении постов президента и премьера, как это сделал Ельцин осенью 1991 года. Сначала Ельцину эта идея понравилась, но к середине 1992 года он ей воспротивился, поскольку хотел переложить всю черновую работу по реформам на другого человека, сделав его своего рода громоотводом. Как сказал в одном из интервью Бурбулис: «Пусть президент [так думал Ельцин] будет той главной волей по стратегическим целям, но трудности и неприятности и обременительные решения в текущем моменте пусть принимают те, кого можно будет за это снять»[1218]. Новая конституция закрепила разделение между всенародно избранным президентом и премьер-министром, утверждаемым парламентом и ответственным за повседневную работу и бюджет. Подобное решение напоминало французскую Пятую республику де Голля. В некотором смысле в нем проявилось и советское наследие: большую часть коммунистического периода посты генсека КПСС и председателя Совета министров занимали разные люди, но руководящая роль при этом оставалась за партийным лидером.

Центробежных потоков внутри государственного аппарата никогда не хватало на то, чтобы подтолкнуть Ельцина к радикальным действиям. Бюрократия, лишившаяся своей роли прислужницы при партийном аппарате и утратившая экономическую монополию из-за рыночных реформ, казалась ему обезглавленным монстром, не представляющим сиюминутной угрозы. Хотелось бы сделать ее менее коррумпированной и более ответственной, но подобные цели не были для Ельцина главным приоритетом. К тому же любого высокопоставленного чиновника, пойманного на месте преступления, всегда можно было уволить. В августе 1993 года, например, Ельцин отстранил от должности министра безопасности Виктора Баранникова, уличенного во взяточничестве, после чего тот переметнулся на другую сторону в конституционном конфликте и после октябрьского расстрела парламента был арестован. В ноябре 1994 года Ельцин уволил заместителя министра обороны Матвея Бурлакова, которого журналисты обвиняли в том, что он обогатился в процессе вывода советских войск из Германии; под суд генерала так и не отдали. В рамках борьбы с систематическим взяточничеством, откатами и подлогами Ельцин издал целый ряд указов, но пользы от них было мало. Лидер реформистской партии «Яблоко» Григорий Явлинский потребовал от президента, чтобы он начал полномасштабную борьбу с коррупцией — только при этом условии Явлинский согласился поддержать его на выборах 1996 года, но Ельцин в ответ только пожал плечами: «Ну что я могу поделать — это же Россия!»[1219]