Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1 - Николай Корнеевич Чуковский

эскадрилья целиком.

По мере того, как бои за Синявинские высоты становились упорнее, количество «мессершмиттов» все возрастало. Но росло и число советских самолетов. За лето вблизи Ладожского озера было оборудовано несколько новых аэродромов на затерянных в лесах полянах, и на этих аэродромах теперь разместили новые авиационные эскадрильи и полки. Никогда еще не было над Ладогой столько авиации, и вражеской и нашей, как в эти дни. Среди вновь созданных советских авиационных частей были, конечно, и истребители, и Лунин нередко встречался с ними в воздухе. Порой число сражающихся истребителей доходило до нескольких десятков с обеих сторон. Когда одни самолеты возвращались на аэродром за горючим, другие занимали их места в бою, и огромный клубок стреляющих, догоняющих друг друга самолетов кружился над озером от зари до зари.

Уже через каких-нибудь три-четыре дня молодые летчики эскадрильи стали чувствовать себя старыми, опытными бойцами. Да так и все к ним теперь относились — столько раз каждый из них за эти несколько дней встречался со смертью. У многих из них было уже на счету по нескольку сбитых вражеских самолетов — у Татаренко, например, целых пять. Правда, из этих пяти только один считался сбитым Татаренко самостоятельно — тот, который в первом бою переломился, зацепившись крылом за воду, — а остальные числились как сбитые им совместно с Луниным. Татаренко теперь никогда не отставал от Лунина, никогда не покидал его, следовал за ним всюду, сражался только рядом с ним, и никак невозможно было определить, какой из «мессершмиттов» сбит Луниным, а какой Татаренко.

В этих воздушных боях потери немцев, несомненно, были очень велики. Однако эскадрилья Лунина тоже несла потери, и немалые. И притом такие, которых, как казалось, можно было бы избежать.

Началось с того, что Кузнецов потерял свой самолет, и при довольно странных обстоятельствах. Над озером Кузнецова и Остросаблина атаковал «мессершмитт», причем атаковал вяло, трусливо — дал одну очередь с дистанции метров в триста, повернулся и пошел наутек. Попадания Кузнецов не заметил и только, случайно обернувшись, увидел, что его «харрикейн» горит. Через несколько мгновений пламя охватило весь самолет, проникло в кабину, и Кузнецов выпрыгнул на парашюте.

Все это произошло на глазах у Остросаблина, и Остросаблин был поражен, потому что никак не мог понять причины подобного бедствия. У него тоже сложилось впечатление, что «мессершмитт» если и задел своей пулеметной очередью самолет Кузнецова, так только едва-едва.

На Кузнецове был спасательный пояс, автоматически надувавшийся при соприкосновении с водой. Попав в воду, Кузнецов прежде всего освободился от парашюта. До ближайшего берега было не меньше десяти километров. Над собой он видел самолет Остросаблина. Сентябрьская вода была холодна, обожженные руки болели. Его мучило сознание, что он потерял самолет.

Остросаблин связался по радио с аэродромом, с Луниным. Лунин с помощью Тарараксина дозвонился до штаба Ладожской флотилии, и на поиски Кузнецова немедленно был выслан катер. Остросаблин помог катеру отыскать Кузнецова в озере. Кузнецов пробыл в воде всего один час десять минут. В Кобоне его уложили в полевой госпиталь — опасались, как бы у него не началось воспаление легких. Но он даже насморка не схватил и на следующее утро пешком пришел на аэродром совершенно здоровый, если не считать небольших ожогов на руках. Однако давно уже его не видели таким угрюмым.

Его былая молчаливая угрюмость за последнее время стала проходить, особенно с тех пор, как начались бои. Он уже никого не сторонился, подружился со своими новыми товарищами, и Лунин, заходя в землянку, где летчики поджидали своей очереди взлететь, часто слышал ого громкий смех. Он пользовался общим уважением как летчик, уже имеющий некоторый военный опыт, и в первых же боях добился значительных успехов — сбил два «мессершмитта»: один самостоятельно, а другой совместно с Остросаблиным. Все это окрылило его, подняло его в собственных глазах. И вот все рухнуло. Он вернулся домой без самолета.

Вернуться живым, потеряв самолет, — это было редким происшествием в полку. Чаще случалось так, как было с Никритиным и его самолетом: летчик погиб, а самолет продолжал летать. Хуже всего было то, что Кузнецов не мог даже толком объяснить, отчего его самолет загорелся.

Особенно недоверчиво ко всему этому отнесся Ермаков, как раз в тот день прилетевший на У-2 с тылового аэродрома.

— А он не выпил перед вылетом? — спросил Ермаков Лунина, когда они остались одни.

Лунин поморщился. Он нисколько не сомневался, что перед вылетом Кузнецов был трезв. А вот как бы Кузнецов теперь не запил, после всего, что с ним случилось… Он остался без самолета и, следовательно, без дела. Все летали, а он один сидел весь день в избе, где жили летчики, вместе с дневальными. И, глядя в его сухое, помрачневшее лицо, Лунин всерьез опасался, что он не выдержит и запьет.

Но вскоре случилось новое несчастье и заслонило собой происшествие с Кузнецовым. В один и тот же день, в одном и том же бою загорелись и погибли самолеты Остросаблина и Дзиги.

Это был ветреный, холодный, но ослепительно ясный сентябрьский день, когда очертания всех предметов необычайно резки, когда с самолета видно на двадцать пять километров кругом и когда на высоте тысячи метров можно встретить сухой желтый лист, подхваченный вихрем в лесу и взнесенный ввысь. К этому дню часть Синявинского уступа перешла уже в наши руки, но немцы, подтягивая все новые и новые силы, беспрерывно бросались в контратаки, чтобы вернуть потерянное. Наши бомбардировщики и штурмовики с утра до вечера крупными группами тянулись через озеро к линии фронта, и охранявшие их истребители с утра до вечера вели бой с «мессершмиттами», стремившимися прорваться к ним и атаковать их. Огромный крутень сцепившихся самолетов за этот день не раз перекатывался через озеро с одного берега на другой.

В этом бою эскадрилья Лунина принимала участие в полном составе. Бой был трудный, напряженный, но успешный. Истребителей у немцев было несколько больше, чем у нас, но чувствовалось, что все преимущества искусства, натиска, упорства на нашей стороне. Бомбардировщики и штурмовики перелетали через озеро, бомбили, штурмовали и возвращались, не неся почти никаких потерь.

Благодаря радио Лунин во время боя слышал у себя в самолете голоса всех своих летчиков.

— Напился! Напился! — кричал Карякин в восторге.

Это означало, что «мессершмитт», за которым он гнался, «напился воды», то есть рухнул в озеро.

— Это уже второй напился, — ответил Карякину рассудительный бас Костина. — Первого сбили мы с Лазаревичем.

А через несколько минут Карякин, возбужденный погоней и упоенный победой, уже снова кричал:

— Напился!