Обретение Родины - Бела Иллеш

Чабаи взбирался по служебной лестнице довольно медленно. Лишь в 1932 году стал он майором, в 1940-м — подполковником и в 1944-м — полковником. Особых заслуг за ним не числилось. В его пользу говорили только долгие годы службы и непоколебимая преданность регенту.

Родился Чабаи в небольшом городишке, учился тоже в провинции, да и вся его служба проходила по провинциальным городкам, притом — чистая случайность! — почти всегда в винодельческих районах. Это определило его мировоззрение, характер и даже до какой-то степени внешность. Большую часть жизни провел Чабаи на пыльных плацах и в прохладных, пропитанных селитрой винных погребах. Он был худ, сухопар, с лицом цвета меди, мясистым красным носом алкоголика и неизменно хрипловатым голосом. Женился он в 1920 году, через несколько месяцев по возвращении из плена. Его жена, единственная дочь богатого дьёндьёшского виноторговца, в 1931 году умерла от разрыва сердца. Чабаи унаследовал после нее семь хольдов виноградника и кое-какую наличность. Второй раз жениться он не стал, двух своих сыновей воспитал кадровыми военными. Оба попали в плен: один под Коротояком в январе 1943 года, другой у Тернополя в июне 1944-го.

Чабаи искренне почитал Миклоша Хорти и по этой причине напивался каждый николин день до чертиков. Впрочем, чтобы прийти в такое состояние, напитков ему требовалось довольно-таки значительное количество. За всю жизнь, со дня выпуска из офицерской школы, он сумел прочитать всего только две книги: «Габсбургский дом на защите Венгрии» Кароя Хусара[53] и роскошный юбилейный альбом, изданный в честь правителя Хорти в 1944 году.

Шандор Чабаи был единственным командиром полка, который после салашистского путча сохранил верность Хорти. Верным провалившемуся правителю Венгрии он остался, с одной стороны, в знак благодарности за свое служебное продвижение, а с другой — из ненависти к немцам. Полковник их не переносил. Во-первых, потому, что никак не мог овладеть их дьявольски трудным языком, а во-вторых, за то, что в мае 1944 года они ограбили принадлежавший ему дьёндьёшский винный погреб.

Явившегося к нему лейтенанта Пала Кешерю, который попросил направить его к командиру дивизии, так как он привез ему письмо от Белы Миклоша, полковник Чабаи задержал у себя на обед. А за столом сообщил Кешерю, что их дивизионный командир, славившийся раньше своей преданностью Хорти, ныне присягнул в верности Салаши. Стоит лейтенанту явиться к нему с письмом, и с Кешерю либо немедленно расправятся в штабе, либо тут же выдадут немцам.

Чабаи сразу же написал рапорт Беле Миклошу. Впервые за свою жизнь нарушил он служебный устав, обращаясь через голову прямого начальника непосредственно к вышестоящему командиру. В его докладе сообщалось, что он, полковник Шандор Чабаи, произведя необходимую подготовку, согласен выступить против немцев. С этим своим рапортом и отослал Чабаи Пала Кешерю обратно к русским, поручив одному из фельдфебелей, доверенному своему человеку, провести лейтенанта через линию фронта.

Оставшись наедине, полковник впал в некоторое раздумье, после чего написал еще один рапорт своему дивизионному командиру, в котором сообщал, что решил остаться верным данной в свое время присяге правителю и, согласно последнему приказу Хорти, повернуть свой полк против немцев. Отослав этот рапорт по назначению, Чабаи вызвал командиров всех трех своих батальонов.

Командир горных стрелков, едва услыхав причину вызова, со словами: «Простите, на один момент», — вышел из кабинета и больше уже не возвращался. Один из двух оставшихся подполковников соглашался выступить против немцев, но требовал гарантии, что русские окажут ему достаточную поддержку. Другой долго разглагольствовал об общей стратегической обстановке и технических трудностях, а по существу никакого ответа так и не дал.

Пока первый подполковник распространялся о желательности гарантий, у Чабаи мелькнула мысль, что не мешало бы, пожалуй, поговорить не только с командирами батальонов, но и с младшим офицерским составом, а может быть, даже с солдатами, разъяснить им обстановку. Однако делать этого он не стал — раздумал. Пообещав подполковникам предпринять в интересах дела все необходимое и взяв с них слово до получения соответствующего приказа держать разговор в тайне, Чабаи распрощался с ними и лег спать. Пробудило полковника появление в его комнате четырех немецких полевых жандармов.

Будапештское радио сообщило в связи с делом Чабаи только то, что «изменник родины» приговорен к смертной казни и приговор приведен в исполнение. В действительности полковник даже не представал перед военным трибуналом. Четыре жандарма прикончили его, прежде чем он успел понять, что попал в беду. А его штаб-квартиру в охотничьем домике к югу от волоцкого виадука вскоре занял молодой салашистский полковник Золтан Шерли.

Волоцкий виадук был взорван спустя несколько часов после того, как лейтенант Кешерю добрался к Чабаи. Виадук этот был построен еще в конце прошлого века: через Волоцк пролегала Будапештско-Львовская военная дорога. Первый раз сооружение это взлетело на воздух в январе 1919 года. В то время батальон солдат из так называемой Украинской республики Петрушевича-Бекеча вторгся из Галиции в Мукачево. Потом, спасаясь бегством из Мукачева, белогвардейцы Петрушевича решили взорвать все мостовые сооружения под Волоцком, но успели заминировать всего один пролет.

Разрушенные фермы виадука были в 1920 году восстановлены белочехами. Они перевозили по этой дороге боеприпасы для воевавших против молодой Советской республики белополяков. А уже в июне того же года, в самые горячие дни боев с белополяками, виадук еще раз взорвали неизвестные лица. В 1921 году чехи опять его отстроили, а затем их же жандармы снова разрушили, когда войска Хорти в 1939 году вторглись в Закарпатскую Украину. В 1941 году, перед самым нападением на Советский Союз, взялись за восстановление виадука немцы, отстроив его заново руками венгерских рабочих батальонов. Они же, немцы, и взорвали опять этот перевидавший множество военных бурь виадук и сделали это в тот момент, когда Красная Армия форсировала Верецкое ущелье.

Штаб-квартира Чабаи помещалась в охотничьем домике, построенном в швейцарском стиле. Он стоял в каких-нибудь нескольких сотнях метров от самой южной точки злосчастного виадука. Эту охотничью виллу еще в начале нынешнего столетия построил некий богач Шамуэл Бранд, в продолжение двух десятков лет арендовавший поленовские минеральные источники и сильно на них нажившийся.

В 1920 году власть в Закарпатской Украине перешла в руки доверенных людей Масарика и Бенеша. Помощник мукачевского жупана[54] вице-жупан Зденок Матюшка отдал приказ об аресте Бранда, которому было предъявлено обвинение в том, что он является агентом Миклоша Хорти и поддерживает постоянную связь с венгерским правительством. Поскольку никаких доказательств этому найти не удалось, Бранд не был приговорен к тюремному заключению, его без всякого служебного разбирательства просто-напросто бросили в иллаварский концлагерь.

Одновременно вице-жупан Матюшка объявил о конфискации имущества Бранда и так ловко это обстряпал, что вилла богача перешла в его собственное владение. А поскольку правосознание вице-жупана подсказало ему, что находящиеся поблизости от виллы минеральные источники должны относиться к ней, а он — владелец виллы, значит, именно он может быть собственником и этих источников.

Матюшка сдал источники в аренду Казимиру Шерли, бывшему окружному нотариусу, за казнокрадство отстраненному в свое время от должности. Сын этого нотариуса и был полковник Золтан Шерли, переселившийся в домик сразу после того, как закопали в землю убитого Шандора Чабаи.

Горноегерский стрелковый батальон сводного полка Чабаи был предусмотрительно оттянут на юг, в сольвские леса, дабы преградить дорогу частям полковника, если бы их действительно удалось развернуть против немцев. Командиры же двух других батальонов, как только узнали о судьбе Чабаи, немедленно поспешили в Мукачево, чтобы там присягнуть на верность Салаши.

Что касается остальных офицеров этих батальонов, то большинство из них пустилось наутек, спасая кто как может собственную шкуру. Таким образом, рядовой состав обоих батальонов остался без офицеров и почти без унтеров.

Однако это не было такой уж большой бедой по сравнению с двухдневной голодовкой, во время которой солдаты не получали ни крохи хлеба. Голод на сутки, как говорят фронтовики, — это еще не голод. Солдат выругается, и делу конец. А вот поголодав в течение трех суток, он даже ругаться не в состоянии.

Самый критический день — второй: в желудке начинаются боли и резь, голод вызывает головокружение, рвоту, но сил человека еще окончательно не подрывает. Войска, не получающие двое суток продовольствия, способны без приказа сорваться с места и отойти в тыл. Вот в этакий критический второй день и случается порой, что разрядится вдруг какая-то солдатская винтовочка, и военный трибунал может месяцами теряться в догадках, кто именно совершил убийство. День этот очень опасен. Правда, имеются исключения и из этого правила. Два дня не получавшие пищи полки, которые защищали Москву, шли с песней в штыковую атаку. Они знали не только то, за что сражаются, но и то, из-за чего голодают…