Русская эмиграция в борьбе с большевизмом - Сергей Владимирович Волков

что мы идем по ветру; в противном случае волны, выросшие до чудовищных размеров, залили бы судно.

Мы бродим как тени. У Джона давно исчезли присущие ему юмор и аппетит, и он оставил кока в покое. П-в бесцельно слоняется по палубе вместе с Гарри. Де Тиллот лежит уже в кубрике. С К-вым и М-ром также, вероятно, не все благополучно; по крайней мере, на палубе их не видно. Один А-в чувствует себя хорошо и, стоя на капитанском мостике, задумчиво смотрит на разыгравшуюся стихию.

Подошел П-в.

– Коля, де Тиллоту лучше? – спросил я.

– Какое там лучше; валяется по-прежнему, – был ответ.

– Ну а как ты чувствуешь себя?

– Скверно, а ты?

– Я также.

На палубе показались М-р и К-в. Они возбужденно о чем-то говорили. Вскоре к ним присоединился де Тиллот. Что-то, несомненно, произошло. В чем дело?

– Команда ненадежна, – ответил де Тиллот, – хотят взбунтоваться.

– Кто передал?

– Добровольская.

Строгости были удвоены. Никого из арестованных, за исключением женщин, ни под каким предлогом не пускали наверх. За неповиновение пригрозили немедленной расправой.

Проходя мимо трюма, я услышал за собою какой-то скрип. Мальчишка-комсомолец приоткрыл оконце моторного помещения и наблюдал за мною.

– Закрой, или застрелю как собаку.

Тот медлил. Я поднял револьвер и прицелился. Ставня закрылась.

Я поднес к глазам бинокль и стал всматриваться в даль. Картина была поистине феерическая. В оранжево-желтых отблесках гребней черных валов было что-то зловещее. Свет маяков слепил глаза. Жуткое впечатление производила пустынная палуба судна, на котором, кроме меня, рулевого и двоих наших, не было ни души. Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, я обернулся. Рулевой тотчас же отвел глаза и с подчеркнутым вниманием стал всматриваться в компас. Я поднялся на мостик и, пробыв там некоторое время, спустился вниз. Шел осторожно, чтобы не поскользнуться на мокрой палубе.

Вдруг слева по носу показались какие-то огни. На большом отдалении от нас, пересекая наш курс, двигалась слева направо полоса света. Вероятно, это был пассажирский пароход, шедший из Константинополя в Констанцу. Вскоре пароход скрылся.

В это время капитан неожиданно поставил нас в известность, что к Варне не пойдет. Свое решение он мотивировал тремя соображениями: 1. Из-за шторма опасно положить лево руля и стать лагом к волне; 2. Возможно, что около Варны расположены минные поля, местонахождение которых ему не известно; 3. Недалеко от Варны имеются подводные камни, где в свое время погибли многие русские суда: «Колхида», «Петр Великий», один миноносец и др. Капитан, по его словам, считал себя не вправе вести людей и судно на верную гибель. Он и его помощники умоляли нас идти к румынскому мысу Калиакрия, чтобы отстояться там, пока не утихнет буря. Они уговаривали нас сделать затем оставшиеся от Калиакрии до Варны 18 миль на судовой шлюпке. Сами же они предполагали в этом случае вернуться в советскую Россию.

Отказ капитана заставил нас призадуматься. Расстреливать его не хотелось, да и нельзя было отказать в вескости приведенных им доводов. С другой стороны, мы не желали идти в Румынию, в силу приведенных выше соображений.

Мнения среди нас разделились, но большинство все же склонялось к тому, чтобы последовать совету капитана и идти к румынским берегам. На просьбу дойти оттуда до Варны на шлюпке мы также ответили согласием. Мы опасались, как бы доведенная до отчаяния команда, страшно боявшаяся Болгарии (особенно коммунисты), не испортила нам мотора.

У берегов Румынии

«Утриш» немного взял вправо. Калиакрский маяк приближался. Вскоре все пространство вокруг было ярко освещено. Буря при таком освещении казалась еще более грозной и величественной. Огромные валы беспрепятственно налетали на нас, и их гребни захлестывали палубу. Звенела разбитая посуда в камбузе. Изнутри судна доносились шум и грохот летавших там всевозможных предметов, от палубных щеток до кока включительно. Корабль содрогался; снасти скрипели. Вскоре маяк оказался на правом траверзе, и мы, огибая мыс, стали входить в небольшой, защищенный от норд-оста залив. Ветер сразу стих, но зыбь почему-то усилилась, перейдя в мертвую.

При подходе к заливу все огни были потушены. Риск был большой. Если бы румыны заметили наш приход, то, несомненно, их береговая охрана постаралась бы нас задержать или по крайней мере обстреляла бы судно. К счастью, этого не случилось. Румынская пограничная стража оказалась не бдительнее пограничных постов ГПУ.

«Утриш» бросил якорь в одной миле от берега. Было около полуночи. Администрация и команда стали ждать исполнения нашего обещания, но мы и не думали садиться в шлюпку. У нас имелись сведения, что в случае нашей посадки команда намерена таранить нас судном. Момент был тревожный. Необходимо было действовать решительно.

Сказано было так, чтобы все слышали, что если старший моторист откажется на рассвете завести мотор, о чем он в припадке отчаяния заявил, когда становились на якорь, то сначала будет расстрелян профуполномоченный, а затем и сам моторист. Чтобы окончательно подействовать на этих двух коммунистов, мы заперли их в одной из кают. Я их стерег. Профуполномоченный – детина саженного роста, с бычьей шеей и косматыми руками гориллы, стоя на коленях и плача, просил пощадить его. Старший моторист умолял нас подумать об их семьях. Де Тиллот ответил:

– А вы, коммунисты, думали о семьях, когда расстреливали офицеров в 1920 году?

Тем не менее через некоторое время положение наше стало критическим. Наверху находился только A-в, вооруженный двумя револьверами, на которого качка не действовала; мы же все укачались и лежали в кубрике.

Нужно заметить, что трап из кубрика на палубу был крут и узок. Если бы команда покончила наверху с А-вым, то наша песенка была бы спета.

Внезапно мы услышали сверху протяжный вопль:

– А… а…

Сознание опасности вернуло нам силы, и мы, схватив револьверы, бросились наверх. Тревога оказалась напрасной. Стошнило одного из пассажиров в трюме. Этот случай встряхнул нас, и мы почувствовали себя лучше. Вскоре качка стала уменьшаться. Конечно, если бы команда своевременно узнала о нашем беспомощном положении, то воспользовалась бы этим. Что произошло бы тогда, – трудно сказать. Сомнительно, чтобы А-в, атакованный одновременно с разных сторон, вышел победителем из слишком неравного боя.

В 2 ч 30 мин утра старший моторист был освобожден (профуполномоченный остался под арестом) и получил приказание приготовить мотор. В 3 ч 10 мин мы снялись с якоря и пошли вдоль румынского берега к Варне. Наступил момент, когда капитану должны были быть вручены все полномочия по дальнейшему ведению судна. Этого требовала обстановка. Как выше было упомянуто, вход в Варненскую бухту мог быть минирован. Кроме того, «Утриш» мог сесть на рифы.