Царь из будущего. Жизнь за «попаданца» - Алексей Махров

Меня начинает утомлять это завывание. Пора и побеседовать:

– Ну-ка, вы, уроды! Заткнулись быстро. Иначе я сейчас уйду, а вот этих милых людей, – жест в сторону костоломов Васильчикова, – попрошу научить вас вести себя в присутствии императора и самодержца!

Вопли мгновенно стихают.

– Значит, так. Головы мне ваши не нужны. Вы сами тоже, но, к сожалению, вы носите мою фамилию. Так что убивать вас не будут, но в ссылку, на вечное поселение – сегодня же. Сидеть будете поодиночке, в монастырях, без связи с внешним миром. Охрана с вами общаться не станет. Кто решит постричься в монахи – подумаем. Газеты и журналы получать будете. Письмо можете отправить, одно. Мне. Если придумаете, чем вы можете быть полезны. Понравится – посмотрю, что с вами дальше делать. Все ясно? Не слышу ответа.

Романовы вразнобой сообщают, что им ясно.

– За сим – прощайте, милые родственнички. Надеюсь, что больше вас не увижу.

Вокруг меня смыкается лейб-конвой, и мы гордо уходим. Уже на лестнице меня догоняет Васильчиков:

– Государь, их и в самом деле по монастырям?

– Серж, ты с ума сошел? Помнится, мы с тобой уже оговаривали этот вопрос…

– Вас понял, государь. – И уже кому-то из своих: – Николай Воинович, распорядитесь: действия по плану «Народ». Акция прикрытия – директива «Неман»…

Интерлюдия

– Дядька Сысой! Ну, дядька Сысой! Ну, расскажи: чего еще-то в суде было-то?..

Пожилой мастер в железнодорожной тужурке, не обращая внимания на стенанья молодых слесарей, положил на место разводной ключ, обстоятельно вытер руки обтирочным концом. Затем даже не прошел, нет – прошествовал к курилке, так же, не суетясь, уселся на скамейке, поерзал, устраиваясь поудобнее. Молодые рабочие бросились к нему, но мастер все так же неторопливо вытащил кисет и принялся набивать махорочкой маленькую обкуренную трубку. Закончив священнодействовать, он начал не спеша рыться в карманах в поисках спичек.

Этого издевательства молодые рабочие депо уже перенести не могли. К трубке мастера протянулись сразу три горящие спички, две коробки со спичками и один тлеющий трут.

– Ну, дядька Сысой, ну не томи – рассказывай…

– Дак вот, робята, я и говорю: привезли нас, значит, в суд. А там народу – страсть! Но нас ведут, точно бар каких, до самых мест проводили. Любезно так, усадили, спросили, не надо ли, мол, чего. И еще других приводят, аккуратно эдак вот рассаживают. А мастеровщины – со всей Москвы собралось! И с Трехгорной, и от Эйнема, и от Абрикосова… Ну мы, ясно дело, меж собой переговариваемся, как да что друг дружке рассказываем. Тут вдруг глянь: что за притча такая?! Входят какие-то, по повадке судить – мастеровые, а по одежке – купцы, не иначе! Мы сперва оробели, а потом стали расспрашивать: что такое? Мастеровые с-под Нижнего, из Стальграду…

Мастер вкусно затягивается, выпускает клуб дыма. Молодые сидят как на иголках, ожидая продолжения.

– Так вот, стальградские нам порассказали такое!.. Хошь – верь, хошь – нет, а только заработки у них супротив нашенских – втрое! Мало что не вчетверо!

Новый клуб дыма, новая пауза…

– Дык вот, заработки – это еще что! Ляксандра Михалыч Рукавишников им и школы устроил для рабочих, и для деток ихних. И больницы у них при заводе, и не казармы у них, а вовсе – коти… коты… котежды, о!

Мастер гордо обводит взглядом молодых.

– Дядь Сысой, а че это – котежды?

– Дура, это так называют – котежды, а поглядеть – дома! Свои собственные. На четыре семьи! И каженной семье – вход отдельный. И которы женились – тем разом такую квартиру и выделяют.

– Ну да? – Один из молодых недоверчиво чешет в затылке, сбив на сторону картуз.

– Да вот так, мил друг. И Рукавишников, хозяин ихний, кажное лето детишков ихних собирает и отправляет к морю. Лагерь он им устроил… этот… пионерский, о!

– И скока ж это наприклад встает? – теперь уже интересуются сразу несколько молодых. Хором.

– А нискока! Ляксандра Михалыч из своего карману за все кладет!

– Живут же люди, – завистливое многоголосье.

– И то! Они каженное воскресенье за него земные поклоны бьют. А коли в цехах где встретют – он мимо пройдеть, а они его в спину-то – крестить. Чтобы, упаси господь, не приключилося с ним чего…

Трубочка догорела. Мастер начал аккуратно выстукивать ее о каблук.

– А в суде-то че было? Ну с этими, преступниками. Которы супротив государя?..

– Дак вот, вывели их всех и почали спрошать: что, мол, да как? А те честно говорят: шпионили, значит, пакостили всемерно. Как сказал один, что господина Рукавишникова убить хотел, – стальградских едва-едва казаки сдержали. Все ж двое добрались, в морду его дрызнули. А потом и вовсе страшное: государь-то, батюшка, хочет, чтоб по всей Рассее было как в Стальграде. А дядьям его это ясно – супротив горла! Они и его убить замышляли. Тут такой шум поднялся – спаси Христос! Все с мест повскакали, все лезут. Один с Трехгорки сапог с себя стятнул – да в них и пустил. Попал…

Потом все закончилось. Добер, государь, добер. За такое вешать прилюдно, на площади нужно. А он их только в ссылку определил. Не могу, мол, кровь проливать.

Мастер встал, отряхнулся:

– И вот че я вам скажу, робяты: изведут нашего государя! Через доброту свою он и пропадет. Ежели народ за нашего государя не встанет – как есть изведут…

Газета «Московские ведомости»

от 20 июня 1889 года

«…Следуя по Костромской губернии, обоз с осужденными проезжал деревню Логиново Галицкого уезда. Внезапно крестьянин Демьян Ермилов узнал одного из осужденных – гражданина Романова С. А. С криком «Убивцы! На государя умышляли!» Демьян Ермилов вместе со своим соседом, крестьянином Яковом Кузнецовым, схватили топоры и бросились к осужденным. Конвой в составе двух казаков и шести солдат, возглавляемых поручиком фон Смиттеном, не пропустил возбужденных крестьян к осужденным, и тогда Кузнецов метнул топор, попав в голову осужденного Романова С. М., нанеся ему смертельную рану. На крик Ермилова сбежались остальные крестьяне деревни Логиново. Узнав в осужденных врагов народа, миряне вооружились топорами, вилами и прочими сельскохозяйственными орудиями и напали на конвой. Конвой пытался не пропустить решительно настроенных крестьян к осужденным, стрелял в воздух, но все было тщетно! Солдаты и казаки были избиты возбужденными патриотами, а поручика фон Смиттена связали, при этом оторвав с мундира погон, отобрав и сломав шашку и испортив револьвер. Через несколько минут жизнь изменников родины оборвалась под тяжестью народного гнева.

Государь повелел произвести тщательное расследование происшествия. Демьян Ермилов и Яков Кузнецов как зачинщики сданы в солдаты, остальные же участники самосуда сосланы на вечное поселение в Великое княжество Финляндское, где во избежание сговора расселены по хуторам…»