Кен Уилбер Б Л А Г О Д А Т Ь И С Т О Й К О С Т Ь - dmitry

Когда мы проезжали мимо Драхенфельса, я пересек проход, сел у окна и стал любоваться крепостью, пока она, десять минут спустя, не исчезла за линией горизонта.

ГЛАВА 19. С Т Р А С Т Н А Я  Б Е З М Я Т Е Ж Н О С Т Ь

Программа Келли—Гонзалеса основана на одном простом предположении: пищеварительные энзимы растворяют любые органические ткани, в том числе и опухоли. Следовательно, повышенные дозы энзимов, принятые вовнутрь, должны растворять опухоли. Это во многом доказано научно. И действительно, в спортивной медицине энзимы уже несколько лет используются для растворения пораженных или поврежденных тканей. Таким образом, основная часть программы Келли заключается в том, чтобы принимать большое количество таблеток с энзимами поджелудочной железы — по шесть раз в сутки (в том числе один прием ночью). Энзимы нужно принимать в перерывах между пищей, на пустой желудок — в противном случае они не попадут в кровь, чтобы заняться раком, а будут просто переваривать пищу.

Сейчас по программе Келли работает доктор Николас Гонзалес в Нью-Йорке. Ник — чрезвычайно умный, невероятно образованный врач-терапевт, получивший ученую степень в Колумбийском университете и проходивший практику в центре Слоуна-Кеттеринга[111]. Изучая различные методики лечения рака, он наткнулся на работы доктора Келли, стоматолога, который утверждал, что вылечил от рака себя самого и еще две с половиной тысячи других пациентов с помощью энзимов поджелудочной железы в сочетании с диетой, витаминами, кофейными клизмами и другими приемами, типичными для альтернативной медицины. Но особенность подхода Келли состоит именно в приеме энзимов в очень высоких дозах.

Сам Келли, в конце концов, спятил — судя по тому, что мне известно, у него развилась параноидальная шизофрения, а по тому, что нам удалось вытащить из Ника, он все еще где-то живет и разговаривает с маленькими человечками с других планет. Как ни странно, нас с Трейей это ни капли не смутило, наоборот, послужило лишним доводом. В конце концов, все, что нам могли предложить здоровые люди, мы уже испробовали.

Ник просмотрел тысячи историй болезни, накопленных Келли, и отбросил те, которые не были документированы надлежащим образом, какими бы впечатляющими они ни казались. Он взял за основу пятьдесят случаев, подкрепленных неопровержимой медицинской документацией, и построил на них свою диссертацию в Центре Слоуна-Кеттеринга. Некоторые из результатов были поистине потрясающими. К примеру, при таком метастатическом раке, как у Трейи, процент выживших в течение пяти лет равняется нулю. А среди этих пятидесяти было три человека, проживших больше пяти лет (один прожил семнадцать!). Ник был настолько поражен, что отыскал Келли и стал заниматься исследованиями вместе с ним, пока тот был еще в своем уме. Лишь совсем недавно — примерно за восемь месяцев до того, как мы с ним познакомились, — Гонзалес открыл собственную практику, основываясь на идеях Келли. Хочется обратить внимание на то, что это была не мексиканская клиника-однодневка (хотя мы обратились бы и в такую, если бы решили, что это может помочь): Гонзалес — высококвалифицированный терапевт, испытывающий весьма многообещающую альтернативную методику в полном соответствии с законодательством Соединенных Штатов.

Основной инструмент диагностики, который использовал Гонзалес, — анализ крови, определяющий ха- рактеристики опухолей. Утверждалось, что с помощью такого анализа можно определить местонахождение и степень активности различных опухолей во всех участках организма. Еще до того, как мы познакомились с Гонзалесом, до того, как успели хоть что-нибудь сказать о случае Трейи, анализ крови выявил высокую активность опухолей у нее в мозге и легких и возможность того, что поражены еще лимфы и печень.

На тот момент, когда был сделан этот анализ (мы только что вернулись из Германии и начали лечение по программе Келли—Гонзалеса), различные традиционные медицинские анализы, сделанные в денверской больнице, показали, что у Трейи около сорока опухолей в легких, три опухоли в мозге, как минимум две опухоли в печени и, возможно, пораженные лимфы.

Впрочем, главный параметр тестов Гонзалеса состоял в общем индексе туморальной активности, которая измеряется в пределах шкалы от нуля до пятидесяти. Те случаи, когда индекс достигает 45 или выше, Гонзалес считает неизлечимыми, смертельными. Индекс Трейи был 38, то есть очень высокий, но все-таки в тех рамках, где возможны улучшения или даже ремиссия.

В программе Келли—Гонзалеса было одно чрезвычайно тревожное обстоятельство: даже если лечение помогает, в организме происходят изменения, которые диагностически неотличимы от интенсивного роста раковых опухолей. К примеру, когда энзимы атакуют опухоли и начинают их растворять, последние разбухают — стандартная гистаминная реакция, которая на компьютерной томографии выглядит так, словно опухоль растет. Дело в том, что пока не существует традиционных методик (за исключением хирургии и биопсии), которые позволили бы определить, что происходит с опухолью в момент уничтожения — растет она или просто разбухает.

Так начался, без преувеличений, самый изматывающий, нервозный и беспокойный этап нашего путешествия. Когда энзимы начали свою работу, компьютерная томография выдала данные, которые выглядели так, словно опухоли неожиданно стали разрастаться. И одновременно анализ крови по методике Гонзалеса показал, что общий индекс туморальной активности у Трейи пошел вниз! Чему же верить? Трейя то ли стремительно шла на поправку, то ли стремительно умирала, но что именно — мы не знали.

Мы устроили у нас дома строжайший распорядок и стали ждать.

Именно в начале этого периода в Трейе произошел еще один важный внутренний переворот, что-то вроде отголоска того переворота, который заставил ее сменить имя с Терри на Трейя. Этот переворот не был таким драматичным и заметным, как предыдущий, но, по ощущениям Трейи, он был не менее, а то и более глубоким. Как всегда, он был связан с отношениями «бытования» и «делания». Трейя находилась в постоянном соприкосновении с деятельной стороной своей натуры; первый переворот был вызван тем, что она открыла в себе «бытийную» часть — женщину, тело, землю, художника (по крайней мере, так она все это видела). А недавний переворот был в большей степени связан с соединением «бытования» и «делания», слиянием этих начал в гармоническом единстве. Она сформулировала выражение «страстная безмятежность», которое идеально описывала суть этого процесса.

Я думала о кармелитках с их вниманием к понятию «страсть» и о буддизме, который, с другой стороны, такое же большое внимание уделяет понятию «безмятежность». Это противопоставление показалось мне более важным, чем вековой спор о существовании Бога, который обыч- но ведут представители этих групп и в котором я совершенно не вижу смысла. Мне неожиданно пришло в голову, что в обычном понимании слово «страсть» ассоциируется с влечением, желанием что-либо или кого-либо заполучить, страхом потерять это, жаждой обладания. А что, если ты испытываешь страсть, лишенную всего этого, не привязанную к чему-то конкретно, чистую и незамутненную страсть. Какой будет такая страсть, что она будет значить? Я задумалась о тех моментах во время медитаций, когда чувствовала, что мое сердце открыто, — это ощущение было прекрасным до боли, это было чувство страстное, но не связанное с влечением к кому-то или чему-то конкретному. И тогда у меня в сознании соединились эти два слова, составив единое целое. Страстная безмятежность. Страстная безмятежность. Ты испытываешь страсть ко всему в жизни, к своей связи с духом, ты проникаешься этим до самых глубин своего существа, но ты не испытываешь ни к чему влечения и ни за что не держишься — вот какой смысл обрело для меня это словосочетание. Оно показалось мне полным, совершенным, закругленным и бросающим вызов.

Все это кажется очень нужным мне, очень глубоким, очень соответствующим сути того, что прорабатываю много лет, начиная с перемены имени. Похоже, что первую часть своей жизни — до того как был обнаружен рак — я училась страсти. А вторую — безмятежности. А теперь учусь соединять их вместе. Как это важно! И, похоже, это умение медленно, но верно проникает во все сферы моей жизни. Я, как и раньше, могу идти разными путями. Но сейчас я, похоже, наконец-то ясно вижу дорогу этого «путешествия без цели».

Что же касается стоящей передо мной задачи, то она — в том, чтобы со страстью стремиться к жизни, но не держаться за результаты. Страстная безмятежность. Страстная безмятежность. Как это точно!

По большей части это была та самая рубка дров и таскание воды — работа, которую Трейя делала с хладнокровным рвением. Мы позволили себе погрузиться в мелочи и заботы повседневной жизни, которая теперь проходила под знаком невероятно строгих требований программы Келли— Гонзалеса. И стали ждать результатов тестов, от которых зависело наше будущее.