Голубая луна - Лорел Гамильтон

Кровать была медная, на четырех ножках, покрашенных в белый цвет. Покрывало переходило в подзор и казалось сделанным вручную с многочисленными вставками сиреневых и розовых цветов. Марианна его свернула, перед тем как уложить Натэниела, и положила на большой кедровый комод у окна.

— Слишком жарко, — объяснила она.

Натэниел лежал голым на розовых простынях. Марианна подоткнула их ему под бедра, по-матерински погладив по плечу. Я хотела было выдвинуть возражения против такой наготы, но впервые разглядела раны.

Чьи-то когти располосовали его глубоко и широко, начиная от середины спины и вниз к правой ягодице. Рана на спине была глубокая и рваная, понемногу становясь менее глубокой книзу. Покрыть такую рану одеждой было бы больно, и очень.

Я удивилась, что Натэниел раньше не показал мне раны. Обычно он такие легенды придумывал, чтобы блеснуть телом — что же случилось?

Марианна показала мне на телефон возле кровати:

— Это на случай, если позвонят твои друзья из полиции. Для обычных звонков у меня есть радиотелефон, а этот я держу для дел стаи.

— Чтобы никто случайно не подслушал радиотелефон, — сказала я.

Марианна кивнула и подошла к столику, где было посередине овальное зеркальце и ящики с мраморными ручками.

— В детстве, когда мне бывало обидно или одиноко, особенно в такую жару, мама мне расплетала волосы и начинала причесывать. Причесывала до тех пор, пока они не ложились шелком мне на спину. — Она повернулась ко мне со щеткой в руках. — И даже сейчас, когда у меня плохое настроение, для меня самое большое удовольствие, если меня кто-нибудь расчешет.

Я уставилась на нее:

— Ты предлагаешь мне тебя расчесать?

Она улыбнулась светло и очаровательно, и я этой улыбке не поверила ни на грош.

— Нет, я предлагаю тебе расчесать волосы Натэниела.

Я уставилась еще пристальнее:

— Не поняла?

Она подошла ко мне, протянула мне щетку все с той же чересчур жизнерадостной улыбкой на лице.

— Частично ты уязвима для Райны потому, что слишком стеснительна.

— Я не стеснительна!

— Скажем тогда, стыдлива.

Я нахмурилась:

— И что это должно значить?

— Это значит, что каждый раз при виде раздетого ликантропа ты смущаешься. Каждый раз, когда кто-то из них к тебе прикасается, ты воспринимаешь это сексуально. А это не всегда так. Здоровая стая ликои или пардов построена на тысячах мелких прикосновений. На миллионах маленьких утешений. Вроде как когда строишь отношения с возлюбленным. Они растут и крепнут с каждым прикосновением.

Я нахмурилась еще сильнее:

— Кажется, ты говорила, что это не связано с сексом?

Настал ее черед поморщиться:

— Тогда другое сравнение. Это как строить отношения с новорожденным ребенком. Каждый раз, когда ты его касаешься, кормишь его, когда он голоден, перепеленываешь его мокрого, успокаиваешь, когда он боится, все эти ежедневные моменты близости выковывают между вами связь. Истинные родительские отношения вырабатываются годами взаимозависимости. И отношения между членами стаи вырабатываются очень похоже.

Я оглянулась на кровать. Натэниел все так же лежал голым, если не считать простыни на ногах. Я снова обернулась к Марианне:

— Если бы он был новорожденным, я бы ничего не имела против его наготы. Может, я бы боялась его уронить, но я бы не смущалась.

— Именно это я и хочу сказать, — ответила она, протягивая мне щетку. — Если ты сумеешь управлять мунином, ты сможешь вылечить его раны. Снять ему боль.

— Ты что, предлагаешь мне специально вызвать Райну?

— Нет, Анита. Это у нас первый урок, а не переводной экзамен. Сегодня я хочу, чтобы ты попробовала спокойнее относиться к их наготе. Я думаю, что если ты снизишь эту свою чувствительность к случайно возникающим сексуальным ситуациям, власть Райны над тобой станет слабее. Ты от подобных ситуаций отшатываешься, и таким образом возникает пустота, место, куда ты по своей воле идти не хочешь. В эту пустоту Райна и проникает, заставляя тебя идти куда дальше.

— А какой толк причесывать Натэниела?

Она держала щетку передо мной, сложив руки на груди.

— Это мелочь, Анита. Мелочь, которая его немного утешит в ожидании доктора Патрика. Патрик сделает ему местное обезболивание, но иногда действие лекарства кончается раньше, чем он успевает наложить швы.

У нас метаболизм такой, что анестетик быстро выводится, а ввести его больше может быть опасно. И даже смертельно опасно для ликантропа с такой слабой аурой, как у Натэниела.

Я посмотрела в эти спокойные, серьезные серые глаза:

— То есть его будут зашивать без анестезии?

Она не ответила и не отвела глаз.

— И это моя вина, потому что я могла бы его вылечить, если бы умела контролировать мунина?

Марианна покачала головой.

— Это не твоя вина, Анита. Пока что. Но мунин — это инструмент, как твои пистолеты или твоя некромантия. Если ты научишься им владеть, он может творить чудеса. Только надо относиться к способности вызывать мунина как к дару, а не как к проклятию.

Я затрясла головой:

— Марианна, мне кажется, ты перегрузила программу первого урока.

Она улыбнулась:

— Да, наверное. Но сейчас возьми щетку и сделай одну из этих мелочей. Не для меня, не для Натэниела — для себя. Овладей той частью твоей личности, которая отворачивается от этого тела. Отбери у Райны часть плацдарма в твоем сердце.

— А если я не смогу побороть смущение или мне в голову будут приходить сексуальные мысли и явится Райна меня съесть, что тогда?

Марианна улыбнулась шире:

— Тогда я помогу тебе, дитя. Мы все тебе поможем. На то и стая.

— Я не ликои, и Натэниел тоже.

— Ликои или пард, для тебя это безразлично, Анита. Ты — королева обоих замков. Освоишься с одними — будет легче с другими.

Она просто взяла меня за руку, вытащив ее из-под моего же локтя, сунула в нее щетку и сомкнула мне пальцы на ручке.

— Побудь с ним, дитя. Жди своего звонка. Отвечай только на телефон у кровати, этот номер известен только стае. По другому телефону тебе вряд ли даже позвонят, потому что штат другой. И дверь тоже не открывай.

— Ты что, куда-то уходишь? — спросила я.

— Тебе надо осваиваться со своим народом, Анита. Это значит, что я не должна глядеть тебе через плечо.

Она повела меня за руку к кровати и попыталась посадить меня, но я уперлась. Марианне осталось либо толкнуть меня, либо оставить стоять. Поцокав языком, она выбрала второе.

— Стой здесь. Можешь ничего не делать, это твой выбор, дитя, но хотя бы стой.

И она вышла.

Я остановилась посередине комнаты, куда выбежала за ней — как ребенок, которого оставляют в детском саду в первый день. Щетка осталась у меня в руке. Она выглядела такой же старомодной, как сама комната. Деревянная, но выкрашенная белой краской и отлакированная. Лак покрылся паутиной трещин, но не отскочил. Зубцами щетки я провела по свободной руке — они оказались мягкими, как зубцы детской расчески. Понятия не имею, из чего они были сделаны.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});