Капитан Невельской - Николай Задорнов

Похоже было, что Завойко искренне хочет рассеять неприятное впечатление от ссоры. Василий Степанович стал жаловаться на Лярского, что тот завидует ему и вредит, запросил у губернатора продовольствия на год, меньше, чем надо, чтобы подорвать камчатское дело. Оказалось, все сметы и ведомости на перенос порта ложные. Составлял их Лярский. Он указал в ведомости, что оборудование порта «весит» сто шестьдесят тысяч пудов, а сам включил в сметы дрова, бревна, старые створы.

— Разве можно дрова возить за море? Я вычеркнул все лишнее и оставил к перевозке лишь сорок тысяч пудов. Почему он так сделал, Геннадий Иванович, я вам скажу. Он в дружбе с купцами и вместо дров погрузит их товары… По смете купеческой клади к перевозке назначена тысяча пудов, а возьмут втрое, вчетверо, и купцам обходится это дешево.

Завойко сказал, что с уходом льда ждет прибытия судов. В Охотске сейчас «Иртыш», «Охотск», «Курил». Эти суда должны взять там большую часть населения и грузы, зайти в Аян. На одном из них с семьей должен был отправиться на Камчатку сам ее новый губернатор.

— Я знаю, что вы не можете расстаться со своим судном! Но так как мы оба служим общему делу, то вы должны меня понять. Я просил бы вас, Геннадий Иванович, оставить мне ваш «Байкал», когда он придет с Камчатки. Я написал бы в Охотск, чтобы «Иртыш» не заходил за мной, а шел бы прямо на Камчатку и мы не мучили бы зря людей. А вы пошли бы к устью Амура на небольшом боте «Ангара», который только что построен и спущен на воду в Охотске. А «Байкал» — судно самое емкое в здешней флотилии — был бы предоставлен для перевозки грузов на Камчатку из Аяна, а потом и из Охотска.

Невельской задумался, переменился в лице и умолк. Ему неприятно было расставаться со своей командой.

— Я все сделаю для вас, дорогой Геннадий Иванович! И ваша команда будет сохранена.

— Хорошо, я согласен, — сказал капитан, лицо его прояснилось. — Я согласен! — твердо повторил он еще раз.

— Я это знал! Вы благородный человек!

Завойко крепко пожал руку Невельского.

Капитан обещал немедленно написать обо всем Корсакову, а Завойко — отправить письмо в Охотск утром с нарочным.

Мысль о том, что Миша на днях получит письмо и узнает все новости, оживила капитана, и он подумал, что многое хочет сообщить своему товарищу.

— Как мы теперь действуем заодно, то и я вам хочу дать советы, Геннадий Иванович, которыми вы, если захотите, можете воспользоваться. И тогда увидите, как Завойко думает об Амуре. Послушайте меня, Геннадий Иванович! Михаил Семенович, как вы мне изволили сказать, набирает в десант казаков. Так боже вас упаси от этого! Не вздумайте брать их в экспедицию!

— Да что такое?

— А то, что все они торгаши и знают якутский язык. Гиляки понимают по-якутски, а вы не понимаете. Так казачишки станут обманывать вас, и грабить гиляков, и сами внушать им всякое против вас, что только захотят. Поверьте Завойко!

Василий Степанович советовал отписать Корсакову, чтобы казаков не присылали, а выбрали бы людей из охотских матросов.

Невельской думал о том, что в десант надо взять некоторых людей с «Байкала», что они в команде будут здоровым ядром.

— А кто вам будет стирать белье для офицеров? — спросила капитана за обедом Юлия Егоровна. — Орлова поедет к мужу, им нужна прислуга. Напишите Михаилу Семеновичу, чтобы послал матросов семейных…

Завойко стал говорить, что по тем трудам тяжким, которые ждут его на Камчатке, мало ему десять тысяч рублей в год и чина контр-адмирала, что по всем законам ему еще следуют подъемные и еще один чин. Он просил у Невельского совета, стоит ли все это потребовать.

Потом он стал развивать свои планы овладения Амуром.

— Вот бот «Ангара» уже должен быть спущен в Охотске. Так вы введете его в устье Амура и пришлете мне как губернатору официальный рапорт, что бот выбросило в устье Амура и что своими средствами вы его выручить не в силах. И такой же рапорт пошлете генерал-губернатору. А он уже будет знать все заранее. Лишь бы один раз сплыть, там начнется плавание по всему Амуру. Это мой план. А бот «Ангара» пусть зимует у вас, как ни в чем не бывало…

Завойко принес капитану отколотый кусок доски с какими-то вырезанными знаками.

— Вот посредством этой штуки вы займете Амур, — шутливо сказал он. — Была доска цельная, а тут от нее одна половина. Вторую половину увез Дмитрий Иванович к гилякам. Да! Когда вы на судне придете в их землю и не встретите Орлова, то предъявите эту доску. И они живо принесут другую половину и приложат ее к этой, и выйдет, что эти половины — одно… Вот и будут знать, что пришли русские…

В ночь Невельской засел за начатое письмо Мише. Теперь, оставшись наедине, он отогнал от себя все неприятные мысли и воспоминания и отдался любимому делу, ради которого и писалось это письмо, и проходила вся жизнь.

Он написал, что решил идти не на «Байкале», а на «Ангаре» или лучше всего на «Охотске», и поэтому «Охотск» должен быть снабжен на целый год и что судно это останется на зимовку в Амуре. Просил не брать в экспедицию казаков, просил, чтобы все люди, назначенные в экспедицию, были молоды, умели владеть топором, чтобы на каждого был запасной комплект готовой одежды, сапожный и рубашечный товар. Он высчитал все: и кухлянки, и нитки, и патроны… Получилось огромное письмо. Про Иркутск он не помянул ни словом. Все было еще очень свежо, и лучше не трогать.

Капитан просил прислать секстант, два хронометра, сертификационный горизонт, морской месяцеслов. Написал о женатых матросах и о том, что видел на тракте. Он заклеил конверт и, глядя на льющиеся капли красного пылающего сургуча, вспоминал, как в Петербурге его вызывали на комитет, допрашивали… Теперь он готовил ответный удар. Сейчас, когда письмо было написано, он ощутил снова, что готов на все, но что удар надо тщательно подготовить.

— Я докажу им! — сказал он себе в сотый раз и потушил свечу.

Василий Степанович тоже приготовил письмо.

Наутро в Охотск верхом на оленях ускакали тунгус и казак с сумкой на груди.

Глава пятая

НАДЕЖДЫ

Солнце пригревало все сильней. В оранжерее поспели маленькие бледные огурцы. На сопках распускалась зелень. В комнатах появились огромные букеты черемухи.

Бухта совершенно очистилась от плавающих льдин, и по ней сновали лодчонки обывателей и шлюпки с матросами. Тучи птиц летели над Аяном, спускались на скалы и на чистые воды залива. Иногда то на озерах, то на речке раздавались выстрелы охотников.

Завойко повел своего гостя в оранжерею, показал, что там растет.

— Так вы говорите, что генерал в Иркутске про мой арбуз вспоминал?

— Да, я не раз слышал от него!

— Ведь арбузов никто и нигде не может тут вырастить. А знаете ли вы, каких мне это стоило забот и зачем я старался? Я хохол и хочу, чтобы мои дети видели, як же кавуны растут. И генерал очень удивлялся и сказал мне: «За этот арбуз вас стоит назначить на Камчатку, чтобы вы ту страну преобразовали, как Аян».

Завойко рассказал, что берет с собой старика скопца, который отлично знает, как разрабатывать целину, сеять и выращивать на ней хлеб, и что он выхлопочет у генерала для этого старика жалованье в триста рублей серебром в год.

Идя из оранжереи, они остановились посреди сада. На этот раз Завойко ухватил гостя за пуговицу и говорил, что на Камчатке много травы и туда он завезет прежде всего коров, чтобы на каждого человека было по скотине, и одним этим поставит на ноги новоселов. Потом он стал говорить, как укрепит Камчатку и что генерал обещает прислать триста орудий.

В этот день Завойко, Невельской, поп и приказчик Березин опять играли вечером в карты. Завойко ругал Вонлярлярского: он взятки, мол, берет с купцов и на судах повезет на Камчатку их товары под видом казенных грузов, а капитаны судов — приятели Вонлярлярского и действуют с ним заодно, особенно Гаврилов[115], в такие молодые годы назначенный командиром «Иртыша». Завойко уверял, что пресечет деятельность купцов на Камчатке, установит таксу на товары, и Камчатка заживет славно. Потом он стал говорить, что лес будет возить из Ситхи, и туда пошлет зимовать суда, и сделает это на свой риск и страх.

Невельской не хотел возражать, но Завойко на этот раз сам вызвал его на разговор.

— Скажите мне, Геннадий Иванович, как вы про то думаете?

— Поймите меня правильно, Василий Степанович, — сказал Невельской. Он положил карты. Поп и приказчик смотрели с неудовольствием, зная, что он будет долго говорить, а игра приостановится. — О Камчатке и вы, и Николай Николаевич имеете превратное представление. Надо трезво смотреть на то, что она собой представляет, особенно вам. Нельзя приказом на бумаге вырастить хлеб и заселить такую страну, как Камчатка. Пока что Камчатка представляет собой Авачинскую губу без всяких средств, питающих ее. Губа и губа! И все! Она может ожить, ваша Камчатка, если займем Амур и земли по Амуру, когда к ней будет подвоз по Амуру и морем, когда к ней появится интерес у населения. С Амуром она все, а без Амура ничего! Я это говорил тысячу раз и скажу вам. Имей Камчатка средства сообщения с Сибирью — ей цены не было бы, развился бы величайший порт, явился бы флот, торговля, судостроение. В случае нападения врага она была бы подкреплена изнутри и средствами защиты, и продовольствия. Мы не англичане, у нас земли много, и земли удобной, у нас переселенцы до тех пор не поедут на Камчатку, пока она не будет связана единой жизнью с Сибирью. Обижаться на меня за это нельзя. Идти против того, что я говорю, это не против меня идти, а против природы!