Черное сердце - Эрик Ластбадер

Финдлен удивленно присвистнул:

— Ты уверен в этих цифрах, Дел?

— Абсолютно.

Он не лгал.

— Но это невероятно. Разница составляет целых сорок процентов. Получается, положение значительно лучше, чем нас пытаются уверить?

Макоумер кивнул:

— Да. Но для переориентации правительства и общества потребуется время. И пока этот процесс будет идти, мы запустим в действие вторую часть нашего плана. Готтшалк весьма способный ученик, "уроки истории не прошли для него даром. Он не собирается всю жизнь враждовать с Капитолийским холмом. Поэтому, прежде чем обнародовать какое бы то ни было важное решение, он за полгода будет привлекать к его обсуждению всех этих господ. Проводниками нашей политики станут и члены «Ангки» — медленно, но верно они подготовят общественное мнение к любому повороту нашей внешней политики. Ни один конгрессмен или сенатор не впадет в состояние комы, узнав о том или ином решении администрации: они будут готовы к нему. Большинство из них даст задний ход, а это совсем неплохо.

Финдлен вернул ему компьютерную распечатку:

— Все это весьма позитивно... очень позитивно. Но даже ты не станешь отрицать, что в нашей экономике есть слабые места. А возглавляет список автомобильная промышленность. До тех пор пока мы не позволили япошкам перехватить инициативу, Америка лидировала в этой области. Боже ж ты мой! Даже шведы теперь делают машины лучше нас! Можешь себе представить? Чертовы шведы!

— Что касается Детройта, — сказал Макоумер, — то, по-моему, дело зашло слишком далеко. Они сами приготовили для себя капкан, и теперь пусть либо сдохнут в нем, либо надо отгрызть лапу и скакать дальше на оставшихся. Но, как бы там ни было, будущее Америки не в Детройте, это производственная философия. Сегодня будущее за миниатюрными чипами, и мы вновь начинаем проигрывать эту гонку японцам. И потому нам необходимо обыграть их в их собственную игру. Ты видел «Вампир» собственными глазами, его система ССОД уникальна. Идея была моя, но я не стал трубить о ней на всех углах. Я не инженер, и потому два года назад я поехал в Японию и нанял одного из их ведущих специалистов в этой области. У него были конкретные условия, и я все их выполнил. Сейчас я первый готов признать, что все не так просто. Эти ублюдки фанатично преданы своим фирмам, на которые работают. По сути, они пожизненные рабы этих фирм. Добровольные рабы. В Японии дело обстоит именно так, и это одна из причин, почему они нас разделывают под сухую. Они не знают, что такое профсоюзы, они им ни к чему. Фирма — вот их вторая семья, гарант безопасности и обеспеченной старости. Я готов биться об заклад, что по Детройту сейчас бродят толпы безработных специалистов высшего класса, каждый из которых продал бы родную мать за аналогичную систему организации труда.

Тенистая аллея закончилась, они снова вышли под яркие лучи солнца. Перед ними возвышалось дерево-семисвечник: они вернулись к месту встречи.

— На мой взгляд, рынок компьютерных чипов сейчас находится в таком же состоянии как и автомобильный, когда на нем впервые появились японцы. На это следует обратить особое внимание, в противном случае к концу этого столетия нас ждет удел второразрядного государства.

Финдлен остановился у дерева в той же позе, в какой застал его Макоумер.

— Что ж, — он откашлялся, — я всегда подозревал, что тебе удалось собрать крепкую команду. Дел. Меня лишь немного смущала общая концепция, философия, так сказать. Сейчас у меня нет сомнений, ни малейших... Скоро увидимся, — он повернулся к Макоумеру, — приходи первого января.

Макоумер кивнул:

— Добро пожаловать в «Ангку», Маркус.

* * *

Киеу возвращался с ленча в свой офис в «Пан Пасифика». Он так и не смог привыкнуть к высоким безликим зданиям из стекла и бетона — вот и сейчас, входя в кабину лифта, он чуть ли не явственно увидел черный наконечник бамбуковой стрелы, которая прочертила воздух в четверти дюйма от его виска.

Он поежился и оглядел окружавшую его толпу: бизнесмены, деловые женщины, консультанты, секретарши, референты. Он вышел на первой же остановке, прошел по коридору, спустился по лестнице и оказался на улице. Пересек Мэдисон-авеню и направился в сторону Сентрал-парка.

Под неусыпным оком матерей резвились дети, мороженщики торговали своими холодными сладкими радостями.

Где-то справа играла музыка и, повинуясь какому-то понятному импульсу, он пошел на ее звуки. Вскоре он очутился возле круглого сооружения, в котором крутились деревянные лошадки.

Он ни разу в жизни не видел карусели и сейчас смотрел на нее, как зачарованный. Порывшись в кармане, Киеу нашел мелочь, купил билет и взобрался на белого скакуна с развевающейся гривой и оскаленной от бешеной скачки мордой.

Заиграла музыка, и мир тихо начал вращаться вокруг Киеу. Жеребец его то вставал на дыбы, то упрямо наклонял голову. Он вспотевшими ладонями крепко держался за ручку на спине коня, которая, по-видимому, здесь заменяла узду, и, не обращая внимания на скакавших рядом с ним детей, плакал.

Наконец его лошадка замедлила бег и встала как вкопанная. Смолкла музыка, детишки как горох посыпались из седел, самым маленьким помогали старшие.

Киеу тоже спешился. Прямо перед ним качались высокие деревья, пронзительно кричали птицы, вполголоса переговаривались обезьяны, негромко гудел оркестрик насекомых. По земле текла кровь, тонкие красные струйки извивались, как змеи, в густой зеленой траве.

— Эй, мистер!

Кто-то настойчиво дергал его за штанину.

— Мистер?

Он отвел взгляд от качавшихся деревьев и увидел детское лицо. Светловолосый мальчик лет шести с интересом разглядывал его. На нем были джинсы и майка с короткими рукавами, на которой было написано «АС/ДС» и изображен музыкант с гитарой. Только почему-то он держал ее наперевес, словно ручной пулемет.

— С вами все в порядке? — спросил малыш. — Я видел, вы плакали.

— Все в порядке, — Киеу по-прежнему стоял рядом со своей белой лошадкой.

— Я подумал, что вы, должно быть, потеряли свою дочку или еще что-нибудь, и расстроились.

Киеу через силу улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Бобби, нам пора, — откуда-то послышался женский голос. — Я предупредила тебя: только один раз. А теперь пошли.

Ребенок улыбнулся Киеу:

— Не надо больше плакать.

Он соскочил с карусели и скрылся в ослепительных лучах солнца.

Толстяк с огрызком сигары в углу рта обходил лошадок и собирал у публики билеты.

— Еще раз, сэр? — спросил он Киеу.

Киеу покачал головой, спустился с карусели и пошел прочь, продолжая думать о мальчике, с которым только что встретился.

Чуть позже он обнаружил, что стоит на Бродвее, почти у самого Линкольн-центра. Киеу понятия не имел, как он здесь очутился. Он чувствовал, что внутри у него что-то щемило. А, может, это голод, подумал он. Позже он понял, что это просто пустота: доносившиеся со всех сторон запахи пищи не вызывали у него никаких чувств.

Прямо перед ним лежали Амстердам— и Коламбус-авеню, пересекавшие Шестьдесят пятую улицу. Из здания Линкольн-центра выходили люди.

Все они — и мужчины, и женщины — были похожи друг на друга, но в чем заключалось это сходство, Киеу не мог бы сказать. Разбившись на небольшие группы, они постояли на переходе в ожидании зеленого сигнала светофора и затем двинулись в его сторону.

И только когда они подошли ближе, он понял: все они были танцоры. Балетные танцоры из труппы Лорин. Киеу сделал глубокий вздох. И за этим он сюда пришел? Посмотреть на Лорин? Он этого не знал. Для того чтобы понять, в чем дело, ему достаточно было уйти прочь. Он внимательно поглядел на приближавшихся к нему людей, но ее среди них не было.

Он не мог заставить себя уйти.

Казалось, подошвы его ботинок прилипли к асфальту. Оживленно переговариваясь, танцоры прошли мимо.

Теперь он мог не таращиться на двери центра, а спокойно наблюдать за выходящими людьми в большом витринном стекле магазина.

Первой, кого он увидел, была Малис: она танцевала, ее обезглавленное тело выглядело очень правдоподобно. Окровавленные пальцы вели свой бесконечный рассказ о том, как сложилась ее жизнь, когда ушел Киеу. И эти пальцы обвиняли его. Не то, чтобы яростно, а напротив — с тихой укоризной, ласково, и Киеу почувствовал, как к горлу подступает комок, по щекам катятся слезы и капают на асфальт между вросшими в него ботинками.

Он мог бы уйти в глубь Кампучии... Ему следовало бы добраться до Пномпеня. Но он не смог себя заставить. После резни в джунглях мысль о том, что придется еще хоть на сутки задержаться в родных пределах, показалась ему невыносимой. Он бросил АК-47, и в ту же ночь перешел границу с Таиландом. Его уже больше не волновало, что он так и не сумел найти эту Тису; даже задание отца не могло сравниться с тем ужасом, который он пережил на берегах Меконга.