Твоя навеки - Санта Монтефиоре

Он имел точно такой же разговор с Ариэллой, и не один раз.

— Скоро, дорогой. Совсем скоро. Я обещаю, — сказала София, отстраняясь. — Я вернусь через минуту. Скажешь Кристине, что ее дочка уже в кровати и ждет, когда она зайдет к ней пожелать спокойной ночи.

София закрыла за собой дверь спальни. Она постояла несколько секунд, чтобы убедиться, что Давид не идет следом. На лестничной площадке было тихо. Очевидно, он пошел выполнить поручение и сказать Кристине, чтобы она поднялась наверх. София прошла к кровати, приподняла покрывало и нырнула рукой под матрац. Она вытащила старый муслиновый лоскуток, который до сих пор хранил запах ее малыша Сантьягито. Она села на пол, поджав под себя ноги и закрыв глаза. Конечно, время разрушительно подействовало на ткань, почти лишив ее и цвета, и запаха. Теперь она больше походила на обычную тряпицу. Если бы кто-то заметил ее, то решил бы, что место ей в корзине для мусора. Но София относилась к этому муслиновому лоскутку, как к драгоценности.

Прижимая ткань к лицу, она словно получала возможность отмотать назад пленку времени. Она закрывала глаза, и перед ней возникал дорогой образ ее малыша. Он родился таким здоровым и красивым! Она видела его так ясно, словно это было вчера. София помнила его миниатюрные ножки, розовые пальчикй, волосы, мягкие, как пух, его персиковую кожу. Она помнила свои ощущения, когда прикладывала его к груди, и он жадно сосал молоко, удовлетворенно причмокивая, когда утолял голод. Она помнила все, она заставляла себя вспоминать малейшую подробность.

Они с Давидом были женаты уже четыре года, и все, кто знал их, считали своим долгом поинтересоваться, когда же у них ожидается пополнение. София с раздражением думала, что это самый бестактный вопрос — кому какое дело? Это должны решать только они с Давидом, но Заза почему-то считала, что она имеет на это особое право. Софии пришлось даже одернуть ее довольно резко пару раз, но, похоже, на нее это не произвело ни малейшего впечатления. Заза была толстокожей, и до нее не доходили даже самые прозрачные намеки. Только Давид, Доминик и Антони знали причину колебаний Софии. Доминик и Антони прилетели на свадьбу. Хотя это была скромная церемония, они хотели присутствовать на ней. С того времени, как София поселилась у них в Женеве, они стали ей ближе, чем ее родные отец и мать. Когда она подумала об Анне и Пако, что позволяла себе не слишком часто, перед ее глазами представали бледные размытые образы. Она помнила только то, как родители ледяным тоном приказали ей собрать вещи и готовиться к отъезду из дома. Доминик не забывала ее, звонила и общалась с ней, неизменно проявляя и понимание, и заботу. Она помнила день рождения Софии, присылала ей подарки и открытки. Она словно чувствовала, когда дела у нее шли не самым лучшим образом, и звонила именно тогда, когда ее внимание требовалось больше всего.

— Я хочу ребенка, Доминик, но я боюсь, — призналась она накануне.

— Дорогая, я понимаю, что ты напутана, но ведь Давид разделяет твои страхи. Не надо цепляться за прошлое. Сантьягито уже нет. Это призрак. Он больше не существует для тебя. Если ты будешь постоянно вспоминать о нем, это принесет тебе лишь боль.

— Я знаю. Я все время повторяю себе об этом, но у меня словно красная стена перед глазами. Как только я представляю, что иду с большим тяжелым животом, меня охватывает паника. Я не могу забыть, сколько несчастья я пережила в этом состоянии.

— И единственный способ исправить положение — завести ребенка от мужчины, который поддержит тебя в трудную минуту и будет всегда рядом с тобой. Ребенок — это радость, разве ты до сих пор не поняла? Я обещаю, что ты забудешь о том, как драматично складывались обстоятельства в первый раз.

— Давид такой милый. Он не очень часто говорит о ребенке, но я все вижу по тому, как он смотрит на меня. Я чувствую себя такой виноватой! — проговорила она, откидываясь на подушки.

— Не надо ощущать себя виноватой. Однажды ты подаришь Давиду наследника или наследницу и сделаешь его самым счастливым человеком. Наберись терпения, время — самый лучший лекарь.

— Ты настоящая целительница, Доминик. Я уже чувствую себя намного лучше, — рассмеялась София.

— Как Давид? — спросила Доминик.

Она была очень рада тому, что София влюбилась снова, что она сумела преодолеть прошлое. Почти.

— Как всегда. Он сделал меня такой счастливой! Мне повезло, — призналась она.

— Не волнуйся. Вы еще молодые. У вас впереди много времени, и наступит день, когда ты решишься.

Доминик говорила от чистого сердца, но в глубине души понимала страхи Давида и не могла ему не сочувствовать.

София прожила последние пять лет, постоянно думая о настоящем и будущем. Она не воспринимала жизнь с Давидом как нечто само собой разумеющееся. Она всегда помнила о том черном тумане, в котором жила первые годы после изгнания. Ни на секунду она не позволяла себе забыть ощущение одиночества и оторванности от мира — настолько сильное, что некоторые события прошли тогда мимо нее, словно во сне. Санти учил ее жить только настоящим. Давид доказал, что это возможно. Любовь, которую она испытывала к своему мужу, была крепкой. Ничто не могло пошатнуть ее чувств. Давид был уверенным в себе, знающим себе цену человеком, но под внешней броней скрывались мягкость и уязвимость. Он не часто повторял ей, что любит ее, — это было не в его правилах, но она твердо знала, что его чувства к ней очень сильны. Она понимала его.

София вынуждена была пережить довольно болезненное испытание, но лишь однажды. Речь шла о знакомстве со свекровью, Элизабет Гаррисон. Давид познакомил их за неделю до свадьбы, в отеле на Бэзил-стрит. Давид объяснил, что лучше всего провести эту встречу на нейтральной территории, дескать, так у его матери не будет возможности устроить сцену.

Он пригласил ее на чаепитие. Встреча вышла очень короткой и неудачной. Элизабет оказалась женщиной сурового вида, с седыми волосами, тонкими губами и водянистыми глазами навыкате, в которых не было и капли тепла. Она привыкла всегда настаивать на своем и ожидала, что все вокруг будут такими же недовольными жизнью, как и она. Миссис Элизабет так и не простила Давиду развода с Ариэллой. Ее она любила, но скорее за хорошую родословную, чем за человеческие качества. Она не могла простить сыну и того, что он потратил свои деньги на постановку пьес, в то время как она считала, что тот должен пойти по стопам отца и стать дипломатом.

Услышав, что София говорит с иностранным акцентом, она неодобрительно фыркнула, а когда София сообщила, что мыла полы в салоне «У Мэгги» на Фулхем-роуд, Элизабет стукнула своей тростью и поднялась. Давид наблюдал, как мать удаляется из зала, но не пошел ее провожать. Он даже не стал упрашивать ее вернуться. Это рассердило ее еще больше. Давид больше не нуждался в ней. Более того, он открыто показал, что равнодушен к ее одобрению или неодобрению. Она поджала губы и вернулась в свой холодный особняк в Йоркшире, крайне недовольная. Давид пообещал Софии, что ей больше не придется встречаться с его матерью.