Новый Михаил - Владимир Викторович Бабкин

слушать Николай Второй, а заговорщики взяли под арест.

Пять дней. За эти пять дней я прошел путь от полного оптимизма человека, которому удалось невозможное, до момента осознания того, что катастрофу я, похоже, лишь отсрочил и усугубил.

И теперь не работали методы, которыми я так лихо орудовал прежде. Аристократии и прочим обитателям салонов я решительно не нравился со своими идеями, речами и заигрываниями с чернью, так что они меня справедливо ненавидели. Солдатам запасных полков я теперь совсем не люб, поскольку обещанная мной земля, она где еще и когда будет неизвестно, а объявленная перспектива фронта могла сократить надел до размера братской могилы в самые ближайшие недели. Остальные столичные жители просто ждали, чья возьмет, и не спешили ни на чью сторону, объявив негласный нейтралитет. Добавьте к этому интриги в высшем свете, повышенную активность британского и французского посольств, и картина предстанет совсем уж распрекрасная.

Да, все было плохо. Но хуже всего то, что на начальном этапе сегодняшнего кризиса члены моей наспех сколоченной команды действовали совершенно вразнобой, отдавая часто взаимоисключающие команды. Особенно, конечно же, отличился антигерой сегодняшнего дня генерал Иванов.

Я уже начинал серьезно жалеть о своем решении оставить в силе приказ Николая Второго о назначении Иванова на должность главкома Петроградского военного округа, поскольку он все больше напоминал решительного слона в посудной лавке, причем слона, все время обижающегося на любую критику, особенно с моей стороны, и все время с надрывом в голосе повторяющего: «Что ж, может быть, я стар; может быть, я негоден, – тогда пусть бы сменили, лучшего назначили. Я не держусь за место…» – ну и так далее. Со скупой мужской слезой, как говорится.

И самыми мягкими эпитетами, которыми я мысленно награждал генерала Иванова в эти дни, были «старый дурак», «самовлюбленный индюк» и «упрямый осел». Становилось понятно, что кадровый вопрос нужно срочно решать, но тут Иванов выкинул свой фортель с отправкой запасных частей на фронт. Я так и не пришел к однозначному мнению, была ли это отчаянная попытка что-то мне доказать, выходка упрямого осла или, что тоже нельзя было исключать, никакого глубинного смысла генерал Иванов в свои действия не вкладывал, а руководствовался своими особыми соображениями о правильности действий. В любом случае своей выходкой он усугубил положение до крайности.

Издав свой приказ, Иванов загнал ситуацию в тупик, и теперь не было никакой возможности что-то и как-то переиграть, поскольку уже никто не поверит ни в передислокацию в тыл, ни тем более в прощение и дальнейшее нахождение в Петрограде.

В Зимнем дворце весь вечер шло совещание о ситуации в столице. В здании Главного Штаба был создан кризисный центр. Входили и выходили офицеры, вбегали и выбегали вестовые, работал телеграф, а барышни на коммутаторе не успевали соединять абонентов.

Ситуация стремительно ухудшалась. К вечеру пришли первые известия о том, что в казармах Петрограда идут брожения и звучат призывы к выступлению. Пришлось и так немногочисленные фронтовые батальоны перебрасывать в разные концы города для блокировки бузящих казарм, из-за чего был фактически оголен центр столицы. Правда, генерал Иванов сумел-таки где-то высвободить один батальон и распорядился перебросить на охрану Зимнего и Главштаба. В центре было пока тихо, но оставлять главные центры власти без охраны было бы крайне легкомысленным в такой ситуации.

Ближе к полуночи я поймал себя на ощущении, что я уже не в состоянии адекватно воспринимать происходящее. Мозг остро требовал тишины и кислорода, хотя бы на полчаса. И я, отдав соответствующие распоряжения о том, где меня в случае необходимости искать, отправился на Дворцовый мост, благо идти было совсем недалеко.

Морозный воздух освежал уставшие мозги. Возможно, впервые за несколько истекших с момента моего воцарения дней я вот так просто стоял и дышал свежестью зимней ночи. И пусть это был не чистый воздух могилевских лесов, а лишь пропитанный печным дымом суррогат атмосферы центра столицы, но и этому я был рад. Слишком многое навалилось за эти дни, слишком мало я спал, слишком много курил и пил кофе.

Как я устал в этом времени. Как же я устал от этого времени. Тяжела шапка Мономаха, но корона Российской империи еще тяжелее.

Каким простым делом казалось все вначале – долети в Могилев из Гатчины и не выпусти Николая в тот злосчастный рейс в Царское Село, мол, пусть сидит в Ставке и наводит порядок в своей стране. В итоге это «простое дело» обернулось необходимостью водружать корону на свою бедную голову и заниматься этим «простым делом» самому.

А уж каким умным я себе казался, рассуждая об ошибках прадеда в своем, теперь уже таком далеком, 2015 году! Вот теперь стою на этом самом мосту и смотрю во мрак петроградской ночи, безуспешно пытаясь придумать хоть какой-то выход из сложившейся ситуации.

Ладно, прорвемся как-нибудь. Вон и вызванный генералом Ивановым батальон приближается. Так что…

Петроград. Дворцовый мост.

5 марта (18 марта) 1917 года.

Около полуночи

Множественное хриплое дыхание и скрипящий снег под ногами. Сотни солдатских ног по команде привычно сбились с шага, заходя колонной на Дворцовый мост. Они спешили вперед, не оглядываясь по сторонам. Впрочем, и смотреть было сейчас не на что. Лишь несколько смутных силуэтов припозднившихся зевак провожали их удивленными взглядами, стоя у парапетов моста. Но вряд ли они могли кого-то рассмотреть в серой массе ощетинившихся штыками нижних чинов, спешащих мимо них к затемненной Дворцовой набережной. Непривычно темными были в эти дни улицы Петрограда, и даже здесь, в самом центре столицы, горящих фонарей явно не хватало.

Словно сама сгустившаяся тьма порождала то чувство тоски и растерянности, которое не покидало Ивана Никитина в последние недели, и, спеша вместе со своими сослуживцами через этот слабоосвещенный мост, он ловил себя на том, что с куда большей радостью оказался бы сейчас за сотни верст отсюда. Но деваться было некуда. Только вперед, к темной громаде Зимнего дворца…

Петроград. Таврический дворец.

5 марта (18 марта) 1917 года.

Около полуночи

В эту ночь Зимний дворец