Мать Печора - Маремьяна Романовна Голубкова

Саши прислала? — догадывается Петря.

— Москва, — говорю.

— А что, Романовна, из Москвы это все один самолет летает?

— Что ты, Петря! — говорю. — Там самолетов большое стадо в небе пасется.

— Больше, чем наше?

— Сказал тоже: наше… Больше, чем стадо в «Кара-Харбее».

Саша стоит, молчит. И вдруг накинулся на Спиридона:

— Что же ты, седой черт, мне напевал? «Не полетят… Там тысячи гибнут… Где уж Сашке самолет!» И горячее на фронте время, а про меня, простого рабочего… Сашку Костина… на краю земли… помнят… — И Саша заплакал.

Спиридон молчит. И мне перед Сашей неловко: я ведь тоже со Спиридоном соглашалась. И стыдно мне за свою ошибку.

— Далеко мы заехали, — говорю я Саше. — Ведь края-то здесь полуночные. Когда с тобой болезнь приключилась, думала я тоже, грешным делом, что голоса нашего не услышат. А, выходит, ошиблись мы. У родной земли-матери долга рука на ласку.

— На фронте я свое дело сделал, — говорит Саша, — и здесь, в тылу, своих рук не сложу: увечные они, а дела просят. Думаю, что из экспедиции я теперь никуда перескакивать не буду: тяжело здесь, а тяжесть эта хорошая. Да и от Спиридона мне как-то стыдно отставать.

— В чем отставать?

— Да вот он веру-то свою сменил, надо и мне попытать: судьба надо мной командует или я над ней? А в экспедициях испытать это легче. Спиридона-то экспедиция образовала. Вот нефть найдем — на Чукотку поеду. Найдем ведь, Ия Николаевна? — спрашивает он начальницу.

Удивляла нас Валя. День-деньской бродила она то с Ией Николаевной по ручьям, то одна неведомо где и каждый раз приносила в сумочке каменьев, ракушек и земли разных цветов. И каждый образец заботливо в бумажку завернет.

— Откуда, — спрашиваю, — Валенька, — у тебя эта заноза в сердце попала?

— А, меня, — говорит, — завлекает это дело. Была я еще годов пяти, так с берега Двины все ракушки да камешки домой таскала. В камешках я немножко понимаю, — говорит Валя, — этому нас еще в школе учили. Учитель математику преподавал, а геологию любил. Собрал он нас в кружок юных краеведов и летом да по выходным далеко по Двине водил. Нашли мы железо, нашли охру, нашли точильный камень. Потом писали об этом в «Пионерской правде». В войну думала я на фронт попасть, медицинскую школу прошла для этого, а меня вот куда послали. Года два в Янгарее еще поработаю и поеду учиться на геолога.

— Правильно, Валенька, — говорю я ей, — выбирай себе дорогу на всю жизнь. А землю свою высматривать, клады подземные выискивать — доброе дело.

Однажды прибегает Валя из тундры и кричит:

— Ия Николаевна! Нашла!..

— Что нашла?

— Нашла! Нефть нашла. По ручью я шла, — рассказывает Валя. — Верст за пять отсюда вижу — над берегом болотце, а из болотца в ручей ручейки стекают. А в ручейках — нефть. И в болоте тоже нефть.

Пошли мы все туда пешком, оленей беспокоить не хотели — оленей наших ждала еще далекая дорога, до Воркуты.

Валя подвела нас к своей находке. Там, где текли ручейки, вода была покрыта жирной пленочкой. На солнце пленочка, как радуга, всеми цветами переливается.

— Вот, смотрите все, — говорит нам Ия Николаевна. — Сейчас я проведу по этой пленке пальцем. Если пленка сразу вслед за пальцем снова сомкнется — это нефть. Если же пленка разобьется на кусочки да так и плавать будет — это железная ржавчина.

Вот Ия Николаевна нагнулась и прочеркнула по воде пальцем. Пленка расступилась и больше не сошлась.

День за днем пролетали в работе. Начальница, Леонтьев и Саша затемно уходили и к ночи возвращались.

Иногда задержатся до полуночи, и не знаем мы — не заблудились ли они. Беру я тогда из костров головню, привяжу нагорелым концом к хорею и помахиваю в темени, только искры валятся. А Михайло еще стрелять начнет. Слышим — шлепают наши заброды по соседнему болоту.

После долгой осени сразу пришла в тундру зима. Сначала затянули свою прощальную песню лебеди на болотах. На утренней заре стоят они, рослые, прямые, вытянут шею и поют.

Вот по утрам стал выпадать иней. Поднялись с озер утки водоплавки и потянулись в полуденную сторону. За утками снялись в отлетную дорогу гуси. Перед отлетом гуси чутки да пугливы, а охотников наших они давно даже близко не подпускали. Влет их тоже было не взять: поднимались гуси высоко, под самые облака.

— Ко глубокому снегу высокой дорогой отлетают, — говорит Спиридон.

А над тундрой самый расцветный час, самая красивая пора: утренняя заря уходить не хочет, все шире и шире расходится, а солнце заспалось и задержалось на минутку.

Мы сами тоже к отлету готовимся. Наша востроносая воркутинская лодка проскочила тундровые низкие берега и заплыла в высокие каменные щелья. Как две стены подымались берега по обе стороны лодки. Оба берега сверху донизу были из камня выложены и только с самого верху тонкой боровиной с кустами да ягодами, как цветным половиком, закрыты.

— Коренные породы! — кричит Ия Николаевна.

— Коренные породы! — кричим мы все в один голос.

Лодка пристала к левому берегу. Саша отбил молотком от скалы кусок камня. Ия Николаевна сама понюхала камень и всем нам дает нюхать. И все мы переглядываемся и в один голос говорим:

— Нефть!..

Дождались мы Петрю и Михайлу с Татьяной: они ехали оленями и везли все наше имущество берегом. Отбили от берега еще камешек и еще из другого места образец и дали оленщикам нюхать — тоже в один голос говорят:

— Керосин!

Ия Николаевна решила здесь дневать, чтобы образцы собрать, все в свои записи занести, а потом уже сплывать вниз. До устья Талаты оставалось еще километров немало.

Тут я к начальнице обратилась:

— Ия Николаевна, послужила я тебе верой-правдой. А теперь мои сроки выходят. Скоро поднимутся в путь-дорогу и последние птицы — гагара с чайкой. Пора и мне о зимнем гнезде подумать, в Нарьян-Мар надо попасть. Там птенцы мои заждались небось. На Синькин нос в эту пору пароходы да боты ходят. Вот бы мне их застать — морем у меня было бы всего три дня дороги. А вам я руки-ноги свяжу, и мне зимний путь в тягость.

Согласилась начальница. Провожать меня она отправила Спиридона. Распрощалась я со всеми и поехала последней оленьей дорогой к недалекому концу оленьих краев.

А с Леонтьевым прощаемся ненадолго. Книгу свою мы между делами здесь закончили, да работы впереди у нас еще много.

То ли память Спиридону изменила, то ли он соснул лишнее, на нартах сидя, только к