Война за "Асгард" - Кирилл Бенедиктов

Танака затаил дыхание, боясь разрушить волшебство момента. Он не понимал, почему Мнемон доверил играть свою роль Радостине — раньше такого никогда не случалось, — но спрашивать не решался. По-видимому, за то время, что он провел в саду, девушка выучила полученную Мнемоном информацию и теперь просто повторяла урок. В любом случае слушать ее голос, даже такой безжизненный и лишенный интонаций, было приятнее, чем разбираться в тягучем африканском акценте МолуЧеко.

— Ошо сражался под знаменами князя Тадэмори. Войска князя встретились с армией его врага, генерала Маэды, на равнине Койсан, и потерпели сокрушительное поражение. Спастись удалось немногим, но Ошо повезло. Во время битвы его оглушило ударом боевого цепа по шлему, он потерял сознание и упал на землю. Прочный стальной доспех спас его от тяжелых подков кавалерии генерала Маэды, и, когда он вновь пришел в себя, сжимая в руке штандарт клана Тадэмори, сражение уже закончилось…

Слушая мелодичный голос Радостины, Танака ощутил, что волны времени подхватывают его и с мягкой, но неодолимой силой уносят в далекую заснеженную страну, где сталкивались на равнинах огромные, закованные в сталь армии, свистели стрелы и самураи, оставшиеся в живых после смерти своего сюзерена, совершали ритуальные самоубийства-сэппуку.

Ошо должен был вернуться в замок к наследникам князя Тадэмори и просить их принять его на службу. Если бы они отказались, единственным выходом для него оставалось самоубийство.

Однако он не сделал ни того, ни другого. Он ушел в горы и, затаившись там, стал поодиночке настигать и уничтожать солдат Маэды. Так продолжалось несколько месяцев, и однажды он встретился лицом к лицу с самураем, меч которого поразил князя Тадэмори в битве на равнине Койсан…

— Я помню гнев и ненависть Ошо, — неуверенно произнесла Радостина.

— Противник, голову которого украшала белая повязка, оказался сильнее. Вскоре он выбил оружие из рук Ошо и приготовился покончить с ним одним ударом…

Голос девушки дрогнул и прервался.

— Ошо выжил. Ему удалось убить своего противника, перерезав ему сухожилия на ногах, там, где они не были защищены наколенниками. Но он сделал это не в честном бою, а с помощью уловки, недостойной самурая… Возможно даже, что он дал человеку в белой повязке клятву, которую тут же нарушил… Я не вижу деталей… Знаю, что Ошо бежал на Окинаву и до конца жизни вздрагивал, когда его называли самураем…

Радостина перевела дыхание. Когда она заговорила вновь, Танака заметил, что на лбу у нее выступили мелкие капельки пота.

— Существует связь между этим воспоминанием и той картиной будущего, которую я сейчас вижу. Смысл связи мне неясен, но она очень сильна. Мне кажется, это нечто вроде первопричины…

Мнемон издал предупреждающее рычание. Радостина тут же замолчала, и в наступившей тишине огромный негр торжественно задул последнюю черную свечу. Комната погрузилась в непроницаемую, плотную, словно бы осязаемую тьму.

— Если это все о прошлом, — осторожно нарушил молчание Танака, — может быть, мы перейдем к будущему?

Он уловил движение в темноте и почувствовал, как что-то коснулось его руки. Широкая как лопата ладонь Мнемона накрыла руку доктора и прижала ее к столу.

— У меня есть для тебя хорошие новости, желтый братец, — прогудел Мнемон. — Ты будешь богом.

— Прости. — Танаке показалось, что он ослышался. — Что ты сказал?

— Богом станешь, — охотно повторил Мнемон. — Или чем-то вроде того. Эта девчонка здорово помогает вспоминать. Я ни разу не вспоминал про тебя таких… как это? Drole… вещей.

— Забавных, — подсказал ошеломленный Идзуми. — И когда это случится, по-твоему?

— Не знаю. Может быть, скоро. Может, через тысячу лет. Тут есть одна проблема… не знаю, как тебе объяснить… не хватает слов.

— Попробуй по-французски, — посоветовал Танака. Иногда это помогало, хотя абстрактные понятия Мнемону было сложно объяснять на любом языке.

— Заткнись! — рявкнул Молу Чеко. — Заткнись, маленький желтый братец, а я попробую тебе кое-что показать…

Его громадная кисть сжала запястье Танаки с такой силой, что доктору показалось, будто он слышит треск лучевой кости. Одновременно с этим фантомным треском в мозгу Идзуми будто распахнулись ворота и в открывшийся проем хлынул поток нестерпимо ярких, разноцветных, переливающихся всеми оттенками радуги образов.

Он увидел бескрайние коленопреклоненные толпы, распластавшиеся в пыли у подножия какого-то массивного сооружения высотой почти с башню Иггдрасиль. Сам он, вероятно, находился на верхушке этого сооружения — во всяком случае, выше гигантского, высеченного из темного камня трона, на котором он восседал, сияли только крупные голубоватые звезды. По бокам от трона стояли облаченные в странные чешуйчатые панцири воины — в два человеческих роста и с огромными крыльями за спиной.

Одновременно с этой фантастической картиной на доктора нахлынула волна безграничного, божественного могущества, но тут же откатилась, оставив после себя пену горького разочарования и еще более горького бессилия. Каким-то образом оба эти ощущения исходили от увенчанного троном циклопического здания под звездным небом, но что это за связь, Танака понять не успел. Картинка снова сменилась. Теперь перед ним находился великанских размеров каменный чан с грубо обработанными стенами. В чане вздымалась и хлюпала отвратительного вида зеленоватая жижа, в которой то тут, то там угадывались очертания отдельных фрагментов звериных и человеческих тел. Из лопающихся, сочащихся гноем пузырей показывалась то сжатая в кулак рука, то покрытый короткой шерстью торс, то плоский рыбий хвост или перемазанное зеленой дрянью крыло. Танака (или тот, кто смотрел сейчас его глазами) наклонился над чаном и принялся выуживать из хлюпающей жижи разнородные куски тел. Он с удивлением обнаружил, что руки у него стали больше и сильнее, чем у Мнемона. Толстые мощные пальцы легко, словно глину, мяли извлеченную из чана плоть, соединяли разорванные края, лепили новые формы. В руках у Танаки медленно обретала очертания чудовищная химера с хвостом змеи, когтистыми лапами льва, могучим телом быка и головой человека…

Мнемон разжал хватку. Водоворот красочных образов, кружившийся в голове Идзуми, немедленно распался на отдельные радужные капли, в которых уже невозможно было разглядеть прежние яркие картины. Капли эти гасли одна за другой, и в конце концов вокруг не осталось ничего, кроме темноты.

— Видел, братец? — донесся до доктора далекий голос Мнемона. — Это твое будущее, не сомневайся. Но когда оно наступит — я не вижу. Не могу вспомнить. Похоже, время у богов идет по-другому…

Танаке вдруг до смерти захотелось, чтобы в комнате зажегся свет. Темнота давила на него, угрожала вцепиться в лицо сотнями мелких остреньких коготков, опутывала по рукам и ногам мягкими невидимыми веревками. Он вспомнил образ, пришедший к нему во время медитации, — сияющий клинок во тьме, — но теперь ему казалось, что это короткий ритуальный меч для сэппуку, на котором запеклась кровь его предка, самурая Ошо…

— Ты можешь как-нибудь это объяснить? — с трудом подбирая слова, выдавил он. — То, что я видел, больше похоже на фата-моргану или галлюцинацию. Я почти ничего не понял…

Мнемон грузно заворочался в темноте.

— Если уж ты не понимаешь, что будет с тобой, то как могу это знать я? То, что я тебе показал, — воспоминания из далекого будущего, я смог заглянуть туда, потому что ты привел мне хорошую девушку. Но никто не говорит мне, что именно происходит в этом будущем. Может быть, ты сам расскажешь, когда придет время…

Он вдруг громко рыгнул и засмеялся. Что-то зашуршало, щелкнул невидимый выключатель, и в комнате загорелся свет — слабенький голубоватый свет полуутопленной в стене галогено-вой трубки. Танака обрадовался ему, как долгожданному избавлению от затянувшегося кошмара. Черная аура, окутывавшая комнату, никуда не исчезла, но словно бы истончилась, как табачный дым, пронзенный солнечными лучами.

— Как ты ухитрился найти мне такую девушку, братец? — Молу Чеко, склонив голову, удивленно смотрел на доктора. — Она очень особенная, у меня на родине таких называют Белыми Змеями. У нее даже есть пять священных отметин — неужели ты разбираешься в тайных знаках?

— Нет, — сказал Танака. — Боюсь, что нет. Но она… она мне сразу понравилась. Я рад, что…

— Поэтому она станет матерью моего ребенка, — перебил его Мнемон.

— Ребенок тоже будет особенный… может быть, даже слишком особенный. Не могу вспомнить, но что-то с ним будет не так.

Он вдруг обхватил голову громадными черными лапами и запричитал на своем странном щелкающем языке.

— Не могу, — сказал он наконец по-английски. — Там… как бы граница. Стена. Ваша долбаная Стена — только у меня в голове. Возможно, я все-таки не должен позволить этому щенку родиться на свет.