Иисус Неизвестный - Дмитрий Мережковский

Elegi vos antequam terra fierat, —

по не записанному в Евангелии слову Господню, Аграфу.[671] Но радость эта смешана с великою скорбью.

Душа Моя скорбит до смерти (Мк. 14, 34.), —

мог бы сказать, уже и в эту Кесарийскую ночь, как в ту, Гефсиманскую. «Царство Божие приблизилось, – уже наступает»; «конец при дверях» – такова, в начале служения Господня, Блаженная Весть, а в конце – скорбная: Царство отдалилось, отступило:

еще не скоро конец. (Лк. 21, 9.)

Званых звал на брачный пир, —

и не захотели прийти. (Мт. 22, 3.)

Знает, что будет Церковь, и «врата адовы не одолеют ее»; но, если в этом знании – торжество, то лишь надгробное, – над царством Божиим. Будет Церковь, значит: Царства не будет сейчас; могло быть, но вот отсрочено; мимо человечества прошло, как чаша мимо уст. Думает Иисус о Церкви, но не говорит о ней, как любящий думает, но не говорит о смерти любимого. Знает, что Церковь, вместо Царства, – путь в чужую страну, вместо отчего дома; пост; вместо пира; плач вместо песни; разлука вместо свидания; время вместо вечности. Церковь – Его и наше, на земле, последнее сокровище, но Церковь вместо царства Божия – пепел вместо огня. Знает Иисус, что «мерзость запустения станет на месте святом».

Будет великая скорбь, какой не было от начала мира…

…И если бы не сократились те дни, то не спаслась бы никакая плоть. (Мт. 24, 15, 22).

Вот что значит: Церковь вместо царства Божия; вот о чем душа Его скорбит до смерти.

XX

…И грозно повелел ученикам своим никому не говорить, —

что Он – Христос. Это, у Марка (8, 30), тотчас по исповедании Петра; это же и у остальных двух синоптиков, почти дословно; должно быть потому, что и это, как тот первый вопрос: «А вы что обо мне говорите, – кто Я такой?» – врезалось в память учеников неизгладимо. «Грозно повелел»,

, – слово одно, у всех трех синоптиков. «Грозно повелевает» и нечистым духам не говорит о Нем, когда, изгоняемые из бесноватых, исповедуют они Его, кричат:

Ты – Сын Божий! (Мк. 3, 11–12.)

Знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий! (Мк. 1, 22–25.)

Что это значит? Так же ли не принимает Господь исповедания учеников (Петр говорит, конечно, за них всех), как исповедания бесов?[672] Или сам не знает, принять ли, отвергнуть ли; знает только, что опереться на него нельзя, как на ветром колеблемую трость; строить на нем, как на песке, нельзя.

Видит, может быть, по лицу Петра и по лицам остальных учеников, уже в самый миг исповедания, что оно блеснуло, как молния в темную ночь, ослепило, и еще темнее ночь.[673] Понял, что если они и узнали Его, то на одну лишь половину, светлую для них, радостную, а на другую, темную, страшную, Он долго еще, может быть при жизни своей навсегда, останется неузнанным. Плод сорвал, отведал, и бросил: кисел, незрел. Понял, что еще не готовы, а время не терпит, надо спешить, – успеет ли?

Может быть, в эту минуту, почувствовал вдруг, и среди этих последних, единственных, «друзей» своих, «братьев», как Сам назовет их, свое одиночество, как еще никогда.

Видим теперь… и веруем, что Ты от Бога исшел, —

могли бы они сказать Ему уже и в эту Кесарийскую ночь, как скажут в ту, Иерусалимскую, последнюю; и мог бы Он ответить им уже и в эту ночь, как в ту:

теперь веруете?.. Вот наступает час, и наступил уже, когда вы рассеетесь, каждый в свою сторону, и оставите Меня одного. (Ио. 16, 30–32.)

…Все вы соблазнитесь о Мне в ту ночь. (Мт. 26, 31.)

XXI

…Грозно повелел ученикам своим никому не говорить о Нем, – и начал учить их, что Сыну человеческому, —

(опять только «Сын человеческий», все еще не «Сын Божий», – для Себя и для них), —

должно быть отвержену старейшинами, первосвященниками и книжниками, и быть убиту, и в третий день воскреснуть.

И говорил о том открыто (Мк. 8, 30–32).

Если Марк-Петр вспоминает, что только теперь Иисус начал говорить «открыто», παρρησία, —

вот теперь Ты говоришь прямо, и притчи не говоришь никакой; теперь видим, что Ты знаешь все (Ио. 16, 29–30.), —

то значит, Иисус говорил о том и прежде, но еще сокровенно, в притчах, тоже памятных Марку-Петру:

могут ли поститься сыны чертога брачного, доколе с ними жених?..

Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься в те дни. (Мк. 2, 19–20.)

«Прямо», «открыто», говорит в первый раз только теперь: «Сыну человеческому должно быть убиту». Это для Него значит: «быть распяту».

Только что Петр сказал: «Христос», – Иисус ответил: «Крест».

XXII

Что такое для Него и для них Крест, в эту минуту, одну из самых человеческих в жизни человека Иисуса? Чтобы это понять, нужно бы нам освободиться от двухтысячелетней привычки, от омертвевшего догмата, даже в самых благоговейных чувствах и мыслях наших о Кресте, а это для нас не то, что снять одежду; это почти то же, что содрать кожу с тела; надо бы так увидеть Крест, как если бы мы его видели в первый раз в жизни.

Павел говорит о «непрекращающемся соблазне креста»,

(Гал. 5, 11). В нашем, слишком привычном, церковном слове «соблазн», почти однозначащем с греческим, πείρασμoς «искушение», отсутствует глубокий, в евангельском слове, σκάνδαλον, внятный смысл: «стыд», «срам», «смех», «поругание святыни».

Кажется, глубже всего проникает в метафизическую природу «соблазна-стыда» Достоевский, в тех чудовищно смешных и стыдных приключениях, «скверных анекдотах», в которые умеет он, с таким неутолимо-жестоким злорадством, впутывать своих героев. Каждому, впрочем, из нас случалось, вероятно, лежа ночью в постели, уже с закрытыми глазами, перед тем, чтобы заснуть, и вдруг вспомнив приключившийся с ним за день, «стыд», внутренне корчиться от него, стонать, как от внезапной боли. Есть, может быть, и в аду, вечная мука стыда, плач от него и скрежет зубов.

Кто постыдится Меня и слов Моих, того и Сын человеческий постыдится, когда приидет во славе Своей и Отца и святых Ангелов (Лк. 9, 26/), —

говорит Иисус там же, в Кесарии Филипповой, как будто знает, что есть в Нем что-то для людей «стыдное», чем люди «соблазняются».

Блажен, кто не соблазнится о Мне. (Мт. 11, 6.)

Крайняя же точка всех человеческих «стыдов-соблазнов» – Крест.

XXIII

Проклят всяк, висящий на древе (Втор. 21, 23), —

этого не могли не вспомнить ученики, только что Иисус сказал: «Крест». Проклят Богом висящий на древе креста – Сын проклят отцом: можно ли это помыслить, без хулы на Бога?

«Если не допустил Бог жертвоприношения Исаака, то допустил ли бы убиение Сына Своего, не разрушив весь мир и не обратив его в хаос?» – скажет Талмуд, может быть, то самое, что подумали ученики Господни в Кесарии Филипповой.[674] «Сыну человеческому должно быть убиту» – распяту: в этом «должно», δει, самое для них страшное, невыносимое, такое же, как если бы Он сказал: «Сыну Божию должно Себя убить, погубить Себя и дело Свое – царство Божие».

Разве Он Себя убьет? (Ио. 8, 22.) —

могли бы и они спросить, как спрашивают не верующие в Него иудеи.

Крещением должен Я креститься; и как томлюсь, пока сие свершится! (Лк. 12, 50).

Хочет Креста, томится по нем; алчет его, как умирающий от голода – хлеба; жаждет, как умирающий от жажды – воды.

…Не мир пришел Я принести, но меч. (Мт. 10, 34.)

Огонь пришел Я низвесть на землю. (Лк. 12, 49.)

Что за Мессия, с мечом и огнем, – губящий Спаситель? Самое для них страшное, что, как будто нарочно, хочет Он навлечь проклятие Божие на Себя и на мир. «Вышел из Себя», «сошел с ума», – думают, может быть, и они, как думали некогда братья Его.

Бесом Он одержим и безумствует; что слушаете Его? (Ио. 10, 20.) —

вспомнили, может быть, слова мудрейших и святейших людей в Израиле.

Мысль одна у них у всех: спасти Его от Него самого, остановить на краю бездны. Но кто это сделает? кто первый скажет Ему:

не бес ли в Тебе? (Ио. 7, 20.)

Тот же, кто сказал: «Ты – Христос».

XXIV

…Петр, отведши Его в сторону, начал укорять Его (Лк. 8, 32).

«В сторону отводит», должно быть потому, что стыдится за Него перед другими учениками, не хочет «укорять» Его при всех. Слово «укорять», «грозить»,

[675] – то же, как об Иисусе, изгоняющем бесов: прежде Сам изгонял их из других, а теперь другие изгоняют из Него. Что говорит ему Петр, чем «грозит», – не гневом ли Божиим, «проклятием Висящему на древе», – у Марка не сказано, потому ли, что этого Петр уже не помнит (слишком для него все это смутно, невспоминаемо, как бред), или потому, что боится вспоминать. Как это страшно, видно уже из того, что в III Евангелии исключено совсем.