Аргентинец - Эльвира Барякина

— Зря ты связалась с Осипом, — как-то сказал Антон Эмильевич. — Это не муж, а черт знает что. Ему и на старшего сына плевать — он его несколько лет не видел; думаю, с младшим будет то же самое.

Любочка плакала:

— Если бы не Осип, мы бы с тобой в этом доме не жили! И никакой столовой бы не было!

— Ну-ну… Ты тут слезу пускаешь, а он где? В карты с Климом дуется. Привела сюда кузена, теперь получай по заслугам. Помнишь, ты жаловалась в детстве, что он все у тебя отбирает? Ничего не изменилось.

Любочка убедила себя, что давно не ревнует Клима, но однажды она проходила по коридору и услышала его голос:

— Если криво пострижешь, меня засмеют скорые на расправу матросы.

Дверь в ванную комнату была приотворена. Накрытый простыней, Клим сидел на низком табурете и старался не шевелиться — Нина подравнивала ему затылок.

— Долго еще? — спросил он.

— Потерпи минуту.

Она сдула с его шеи остриженные вихры, сняла простыню… Любочка никогда не видела его полуголым. Она жадно разглядывала его широкоплечую смуглую спину и отражение в зеркале — покрытую темной шерстью грудь и узкую полоску волосков, сбегающую за пояс брюк.

— По-моему, хорошо получилось, — сказала Нина. — Может, слева чуть-чуть подкоротить?

— Не надо.

Клим вдруг притянул ее к себе.

— Погоди… — ахнула она. — Вдруг кто…

Он приподнял ее и усадил на низкий шкапчик у стены.

У Любочки оборвалось сердце, словно в нем лопнул какой-то сосуд, когда она увидела, как Клим раздвинул колени жены и тесно прижался к ней. Нина обняла его, припала к плечу и вдруг встретилась взглядом с Любочкой.

— Не забудьте все убрать за собой, — сказала та и, пунцовая, с непролитыми слезами на глазах, побрела на кухню.

4

Она собрала у себя дома все виды любви: любовь-жалость — к Саблину, любовь-страсть — к Осипу, любовь-уважение — к отцу и необъяснимую, горькую, на грани ненависти любовь к Климу. Эта последняя отравляла все остальные любови, заражала их своей безответностью.

Иногда Любочка давала Нине наставления, как ей обращаться с мужем — беречь его, заботиться… Та смотрела недоуменно:

— Ты о чем?

О том, что Любочке до тоски было жаль его — он, дурак такой, все проворонил и выбрал дешевый суррогат вместо подлинного счастья. Она понимала, что стала пренебрежительно относиться к Нине именно потому, что считала ее подделкой, бездарной дублершей. Она нарочно, чтобы подчеркнуть это, предложила ей «теплое» местечко судомойки и помыкала ею, как могла. А сама вспоминала ослепительно-смуглую спину Клима и мрачно признавалась себе: все ее мужчины были лишь попытками найти ему замену.

Любочка ни на что не надеялась. Она решила, что ей достаточно того, что он живет с ней под одной крышей и что он благодарен ей. Они вновь начали обмениваться дразнилками, — как будто не было той злополучной истории с пьяным поцелуем.

Маленькие, ничего не значащие жесты: Клим принес ей шаль и сам накинул на плечи; отправил Осипа спать, когда расстроенная Любочка в третий раз пришла за ним; коснулся ладонью ее живота, когда она предложила: «Хочешь послушать, как ребенок шевелится?»

Клим любил детей, и Нина призналась, что он часто заговаривает о них. Из него вышел бы отличный отец: он бы играл с малышом, рассказывал ему сказки…

Временами Любочка едва удерживалась от того, чтобы выдать Нину чекистам. Но что это изменит? Если Клим потеряет жену, он сразу уедет.

Любочка как-то спросила его, чем он собрался заниматься в будущем.

— Отправлюсь на фронт агитировать красноармейцев, — ответил он.

Но это звучало слишком дико, и Любочка решила, что Клим опять дразнит ее. Теперь, когда путь в Аргентину был ему заказан, надо было придумать, как приковать его к себе. Сделать ему карьеру в России? Обеспечить такой статус, чтобы он и думать забыл о загранице? Но на это у Любочки пока не хватало ни сил, ни возможностей, а предстоящие роды еще больше сковывали ее.

Сам Клим вряд ли смог бы добиться успеха у большевиков: он был слишком прямолинеен — у него что на уме, то и на языке. После скандальной публичной лекции его едва не уволили из Матросского университета, но Любочка устроила все так, чтобы сын ректора попал не на передовую, а в кремлевскую охранную команду, а Клим отделался строгим выговором и запретом на чтение несогласованных материалов.

Любочка понимала, что как только представится возможность, Клим увезет жену из России. Она даже хотела, чтобы Нина забеременела — если бы у нее был младенец, куда бы они поехали? С маленьким ребенком не потаскаешься по вшивым поездам. Эти мечты были невероятно унизительны, но что поделать, если Любочке каждый день — как украденный из столовой хлеб — требовались украденные слова и взгляды Клима?

Она смотрела, как он сидит в кресле и что-то пишет в подаренном ею блокноте, трет густую бровь, над чем-то смеется — опять придумал шутку, но пока не готов ею поделиться…

Ох, мýка смертная! Любочка запиралась в той самой ванной, садилась на тот самый шкапчик и представляла, что обнимает Клима. Тыкалась головой в непросохшие полотенца, проводила по себе ладонями, как будто это были его руки…

Большая оса ползала по окошку, забранному рифленым стеклом, взлетала и билась о непреодолимую преграду, отделявшую ее от неба и солнца. Любочка попыталась выпустить ее, но шпингалет на раме не поддался, и она раздавила осу щеткой для волос.

5

Осип по-прежнему любил Любочку, но ее беременность вызывала у него тяжелую досаду: на кой ей сдался этот младенец? Пошла бы и аборт сделала — нет, надо всех с ума сводить… Теперь с ней и по душам поговорить было нельзя: у нее все мысли сводились на то, где достать клеенки и распашонки. Если Осип пробовал рассказывать о своих делах, она обижалась:

— Ты совсем мною не интересуешься! Вот Саблин…

Раньше Осип бесился от ревности при таких словах, но теперь видел, что Любочка просто набивает себе цену: ее бывший муж не очень-то ухаживал за ней. Оно и понятно — кому нужна брюхатая баба?

Он утешал себя, что это пройдет, что Любочка родит и вновь станет внимательной и страстной. Он пережидал ее беременность у Рогова, потому что только там находил понимание.

Клим постепенно втягивался в революцию. Осип видел, как он занимается с матросами: не было в его словах равнодушия! Он говорил без подлянки, будто сам был пролетарием. Но временами его буржуйское прошлое давало себя знать.

— Вот ты, Осип, считаешь, что общество поделено на классы, которые обязательно должны бороться друг с другом, — говорил Клим. — Что-то я не разберу, а кто я с классовой точки зрения? Происхождение у меня дворянское, а биография — самая что ни на есть босяцкая. С кем мне положено воевать?